Счастье Терез

Терез была на седьмом небе от счастья — в те дни, когда шли приготовления к хашу. Об этом хаше она мечтала с первого дня переезда в город. И когда пять месяцев назад они перебрались из полуподвала на дальней окраине в эту квартиру, когда Терез увидела большую застекленную дверь во всю прихожую, когда увидела газовую плиту с природным газом и молочно-белое бедро умывальника, когда она увидела все это, первой мыслью ее было, что теперь-то уж ничто не помешает ей приготовить хаш. Оставалось, чтобы Саак обзавелся друзьями, ну и, конечно, с соседями надо было наладить отношения… То есть надо было, чтобы к ним отнеслись, как к приличной семье, а не временным бездомным кочевникам. И когда Саака самого стали приглашать на шашлык и хаш, письма Терез стали еще живее. Правда, каждый раз Саак несет с собой выпивку, но пусть сестра поймет, что необходимо и потратиться, если хочешь обзавестись своим кругом. У Саака и отец и дед были такими людьми, имели свое окружение.

Февраль самый плохой месяц, когда всего нет. Терез отправила Саака на рынок за лавашем и редиской, у соседей взяла недостающую посуду и в субботу вечером поставила на плиту хаш, который чистила целых три дня. И всю эту субботнюю ночь супруги не спали. После медового месяца это была самая минная их ночь. Терез в ночной рубашке вылезала из постели, шла на кухню и, вернувшись, шептала мужу про хаш, про любовь, про завтрашний праздничный день. Хаш удался на славу. Разные мелкие неприятности случились все же — солонки на месте не оказалось, чесночная подливка жидкая получилась, тарелок не хватило, стакана… Но эти мелочи нисколько, не огорчили Терез, Терез от своего угощения была в восторге. Единственное, что ненадолго отрезвило Терез, — оплеуха Саака; доставшаяся ей на кухне. Такая, между прочим оплеуха, просто так, когда муж хорошо поел-попил, жене непременно достанется такая оплеуха после ухода гостей, на кухне, за все недоделки, за излишний восторг, за ненужные улыбки… И Терез так все и поняла. Отнесла пощечину мужа к мелким подробностям праздничного дня и улыбнулась. Какой-то другой улыбкой, предназначенной для ночи, чуть-чуть бесстыжей улыбкой. За эту улыбку Саак отвесил ей еще одну оплеуху. Терез защитилась, припав к мужу, обняв его, и отложила мытье посуды на другое, более подходящее время.

И когда они пришли в себя, когда отошла сонливость, вызванная хашем, когда они поднялись с постели, был десятый час ночи. Терез была в таком расслабленном состоянии, что только на письмо и была способна. В другой раз перед тем, как сесть за письмо, она бы из конца в конец прочла последнее письмо сестры, чтоб ответить на все вопросы. Но события прошедшей недели были так значительны и так их было много, что Терез должна была написать не ответ на письмо, а вполне самостоятельное, независимое сочинение. И Терез написала таковое. И это было не письмо, а взволнованный, бессвязный, заикающийся лепет только что заговорившего ребенка, что-то совсем уже восторженное, смысл коего заключался в том, что Терез… что Саак, что они… да что тебе голову морочить, сестренка Терез, они счастливы, чего и вам желаем!

Утром Терез проснулась от стука в дверь. Воскресная радость продолжалась во сне, и этот ранний стук в дверь показался еще сонной, не до конца проснувшейся Терез предзнаменованием чего-то очень хорошего и, по всей вероятности, связанного со вчерашним угощением, с довольными и такими симпатичными лицами соседей.

Застегивая на ходу халат, радостно улыбаясь, Терез несла на губах «Доброе утро, заходите, пожалуйста» и не думала о том, почему это в дверь стучат, а не звонят. И Терез никак в толк не возьмет, почему у матери с дочерью, живущих этажом ниже, лица искажены злобой, почему мать и дочь тащат Терез, не успевающую застегнуть халат, вниз, заводям к себе и подталкивают к стене, к стене, к стене…