Читаем Счастье-то какое! полностью

Счастье-то какое!

Александр Александрович Генис , Александра Шевелёва , Катя Капович , Полина Юрьевна Барскова , Татьяна Евгеньевна Кокусева

Так вот для чего это лето стоялов горле, как кость и вода:ни утешеньем, ни счастьем не стало,а благодарностью – да.Ну вот и умер еще один человек, любивший меня. И вроде бы сердце в крови,но выйдешь из дома за хлебом, а там – длинноногие дети,и что им за дело до нашей счастливой любви?И вдруг догадаешься ты, что жизнь вообще не про это.Не про то, что кто-то умер, а кто-то нет,не про то, что кто-то жив, а кто-то скудеет,а про то, что всех заливает небесный свет,никого особенно не жалеет.– Ибо вся наша жизнь – это только погоня за счастьем,но счастья так много, что нам его не унести.Выйдешь за хлебом – а жизнь пронеслась: «Это лето, Настя.Сердце мое разрывается на куски».Мужчины уходят и женщины (почему-то),а ты стоишь в коридоре и говоришь опять:– В нежную зелень летнего раннего утрахорошо начинать жить, хорошо начинать умирать…Мать уходит, отец стареет, курит в дверях сигарету,дети уходят, уходят на цыпках стихи…А ты говоришь, стоя в дверях: – Это лето, лето…Сердце мое разрывается на куски.2.– А я тоже однажды катался на роликах (был я совсем большой,от большого ума и катался), но так пахли весной деревья, —говорит мужичок под сорок, какой-то весь никакой:– Я упал об асфальт с размаху. Ударился головой.Теперь у меня – каждую ночь виденья.– А зато у меня – когда в июле отключают горячую воду, —говорит сосед, водитель «газели», – а я возвращаюсь с завода грязней собаки,я беру обмылок «Ромашки» и тру ледяные руки.И тогда у меня на руках проступают – знаки.– А ко мне, – пишет русская женщина из Лондона, сорока пяти лет, —когда я лежала под капельницей на Каширке, в серьезной больнице,ко мне приходил триединый бог: дух, сын и отец,но у них почему-то были красивые мусульманские лица.– А ко мне, – говорит последний, – когда мне было семь или шесть, —из-за снотворного (феназепама) ко мне приходилимертвые и живые, а первым пришел белый полярный медведь,феназепам мне давали родители, очень меня любили.…А вот я – никаких не вижу видений, мне нечего вам рассказать,всё, что есть у меня, – грубые шаткие рифмы,и хотя я только свидетель, а не отчим тебе и не мать,но я беру тебя (к примеру, последнего) на руки и кормлю тебя крупной брусникой.Потому что в конечном счете – в стихах должен быть стол и стул,чашка и миска, и много всякой еды, чтобы люди попили-поелии ушли от тебя навсегда, – продолжая слизывать с губизумленные крошки брусничного стихотворенья.* * *1.

Перейти на страницу: