— А вот в этом? — и Зуттер изложил историю таинственных телефонных звонков.
Цолликофер задумался.
— Звонки можно запрограммировать заранее, — сказал он, — современная техника это позволяет, тут не надо быть Whizz Kid, вундеркиндом. Но точная настройка именно на вашу особу указывает на профессиональную работу и на знатока своего дела. Как и сам выстрел — если стрелявший не хотел вас убивать, в противном случае стрелял любитель. Мы могли бы еще раз обследовать ваш дом?
— Нет, если вы не обязаны это делать. Быть может, следующий выстрел окажется более точным. Больше не нашли у меня ничего интересного?
— Господин Гигакс, — с легким укором сказал Цолликофер, — мы говорим вам не обо всем, чем располагаем.
— Хотите сказать: против меня?
— Такой человек, как вы, не только жертва преступления, но и его соучастник. Разве не так? Не станете же вы мне портить удовольствие от знакомства с вашим делом.
— Хотите еще немного понаблюдать? — спросил Зуттер.
— Надеюсь, вы еще придадите делу увлекательный оборот. Но мешать вам в этом я не стану. Иначе какой был бы из меня полицейский?
Раздался резкий стук, и в палату с утренним обходом вошла в сопровождении двух долговязых студентов-медиков доктор Рукштуль. «Ну, сейчас она начнет командовать», — подумал Зуттер. Но присутствие у кровати Зуттера представителя государственной власти привело медицину в смущение.
— Я украл у вашего пациента день, — с напускной приветливостью сказал Цолликофер, — зато, в рамках своих полномочий, предоставил ему свободу действий. Он вам еще нужен? Думаю, сейчас он нужнее своей кошке.
Доктор Рукштуль взяла себя в руки. Она внимательно осмотрела отсасывающую аппаратуру на стуле, в бутылочке уже почти не было жидкости. Потом попросила Зуттера сесть, надела наушники стетоскопа и, осторожно прикладывая к коже холодную резиновую чашечку, долго слушала его. Затем попросила его слегка покашлять и велела своим спутникам тоже послушать шумы, издаваемые тораксом. Подтвердив, что слышат идущие из груди пациента вести, — а слышали они только то, что слышала или велела услышать их руководительница, — они раскрыли свои ноутбуки, и она продиктовала, что нужно.
Чувствуя себя лишним, Цолликофер направился к двери. Наконец доктор Рукштуль сняла с головы наушники и сказала, обращаясь то ли к Цолликоферу, то ли к практикантам, измерявшим Зуттеру кровяное давление:
— Все показатели практически в норме. Осложнений удалось избежать, на боли он больше не жалуется («Когда это я жаловался?» — подумал Зуттер). Сегодня еще раз отправим его на рентген, затем покажем его заведующему отделением. И после этого для выписки не будет никаких препятствий — с нашей стороны.
— С нашей тоже, — сказал Цолликофер уже с порога и поднял руку. — Письмо оставьте у себя, господин Гигакс, рассматривайте его как скромный вклад полиции в ваше новое дело. Решительно приватизируйте его, и если будете нуждаться в совете, обращайтесь к своей кошке.
— Займись чем-нибудь, Зуттер.
— Чем?
— Кто ты?
— Не знаю.
— Кем ты был?
— Ну, скажем, судебным репортером.
— Тогда стань снова тем, кем ты был. Займись процессом.
— Каким?
— Ты отлично знаешь каким, Зуттер.
Когда весной 1992 года шла последняя неделя процесса, Зуттер дни и ночи трудился над своим отчетом. Однажды в три часа ночи в его рабочий кабинет вошла Руфь с подносом в руках. Он стучал по клавишам своего компьютера и даже не обернулся.
— Успокоительный чай? — спросил он. — Это последнее, что мне сейчас нужно. Наоборот, я должен себя взбадривать. Чтобы ковать железо, пока горячо…
— Но ты же работаешь как одержимый, — сказала она.
— It’s now or never, сейчас или никогда.
Она села рядом и стала смотреть ему через плечо, чего раньше никогда не делала.