Счастье Зуттера

«И весьма кстати, — сказал он, — мне надо было заплатить за фабрику. А когда я въехал в просторную мастерскую, о которой мечтал всю жизнь, с живописью было покончено. „Сплошные дыры“ — так я прокомментировал конец холодной войны. После взрыва пришла пустота. Из картины вылетели обрамляющие ее края. Холст превратился в черную дыру. Я стегал ее кнутом, каким погоняют верблюдов, обмакнув его в белую краску. Потом я стал писать матовые стекла, обвешал ими целые залы. Но публика не пришла. С таким же успехом я мог выставить сломанные телевизоры. Что я и сделал. Фабрика стала походить на ломбард. Крах производителя дешевки. Я нарисовал на экранах птичек. Они не полетели. Вспомни, что ты видел, глядя ребенком в полевой бинокль? Ничего ты не видел, а что видел, было размыто. Таким было мое искусство. Ну ладно, кризис, но, в конце концов, должен же быть какой-то результат. Надо изобрести искусство заново, хорошо. Но не следует забывать, что не все может называться искусством. И вот мастер видит, что даже до халтурщика ему еще далеко. Следующая картина на удалении в несколько световых лет. Если будешь сидеть без дела, никогда ее не напишешь».

Портреты, которых он стыдился, стали его спасением, не только в финансовом отношении. Он обнаружил, что еще не разучился писать красками. Боссов поставляла ему Лео, это были клиенты, с которыми она занималась дыхательной гимнастикой. В искусстве они ничего не смыслили, зато могли расплачиваться счетами с шестизначными цифрами. «Я даже голого короля не одену своей кистью, если он заплатит мне меньше ста тысяч». Они не могли поддержать его престиж художника, зато держали на высоте цену его произведений.

— И что же поддерживает твой престиж? — спросил я.

— Ничто. Но я еще могу написать портрет этого «ничто», хотя бы в форме владельца концерна. Мистический процесс.

— Ты никогда не любил людей, — заметил я.

— Если и так, то мы не так уж и отличаемся друг от друга. Я, по крайней мере, еще не погубил ни одну женщину. Но сейчас вынужден платить за двоих, поэтому надо ковать железо, пока горячо.

В июле, продолжал Йорг, он начал в Балтиморе портрет одного господина из «Селера», сейчас заканчивает его на своей «фабрике». Господин каждый раз позирует ему всего пару минут. Минута его жизни стоит семь тысяч долларов. Художнику он платит за сеанс всего пять тысяч и потому уверен, что внакладе не остается. Увековечивает свой образ за вполне приемлемую цену.

— А что это за «Селера»? — спросил я.