Счастливая ошибка. Стихи и эссе о стихах

Давным-давно я прочел высказывание, кажется, Огюста Ренуара, что-де в искусстве главное не что и не как, а кто. Но даже если я запамятовал, и это было сказано кем-то другим, все равно, похоже, так оно и есть.

2017

Парадокс акына

Семена Израилевича Липкина нельзя было не уважать. Помимо других талантов и добродетелей, его отличали неприязнь к красному словцу и точность, затрудняющая безмятежный треп. Как-то я в легком разговоре, совершенно не предвидя возражений, вскользь и пренебрежительно помянул акына Джамбула, лауреата Сталинской премии и многократного орденоносца. «Это вы напрасно, — вдруг сказал Липкин. — Я был с ним знаком. Он был умен и ему принадлежит лучшее из известных мне определений поэзии: „Поэзия утешает, не обманывая“».

Как такое возможно, ведь существует взрослое, основанное на опыте знание, что правда по большей части безрадостна?

Здесь полезно «поверить гармонию алгеброй» и пристальней присмотреться к процессу с торжественным названием «творчество».

Счастливая случайность в искусстве поэзии значит, быть может, больше профессионализма и пресловутой техники. Давным-давно и не раз замечено, что настоящую поэзию мутит от профессионализма, в первую очередь, от собственного. Похвалы вроде «от зубов отскакивает» это не про поэзию, с этим — в конферанс или скоротать ненастье за игрой в буриме. Версификационная сноровка главным образом и пригождается, чтобы счастливую случайность подметить и не упустить.

Больше, чем к любому другому искусству, к поэзии имеет отношение сказочное напутствие — пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.

Желаемого результата достигает ремесло — на том стоит мир:

Летчик водит самолеты —
Это очень хорошо!
Повар делает компоты —
Это тоже хорошо.
Доктор лечит нас от кори,
Есть учительница в школе.

А творчество высокой пробы каждый раз изумляется собственной удаче — «ай да Пушкин! ай да сукин сын!» — будто она свалилась как снег на голову, а не была гарантирована талантом и мастерством.

Допустим, Пушкин нам не указ — он всего лишь гений… Но Бог! Бог — Абсолютное Всемогущество по определению! На первой же странице Библии читаем, как Он, создавая свет, небо, флору, фауну и проч., лишь по завершении каждого этапа Творения, задним числом видел, «что это хорошо». (Зубной врач или электрик, простодушно ликующий в связи с удачным исходом профессиональных манипуляций, наверняка внушили бы нам кое-какие опасения.)

Такая вот, на обывательски-здравый взгляд, странная, едва ли не дилетантская реакция на сделанное дело. Однако подмеченная странность кажется не просто занятным совпадением, а стойким признаком всякой творческой работы. И эстетическое удовольствие в большой степени не что иное, как разделенный публикой восторг автора из-за случившегося с ним чуда: он внезапно посрамил свои же представления о собственных возможностях — превзошел себя. (В этом, если вдуматься, — коренное отличие искусства от спорта с его одним-единственным и общим рекордом на всех участников того или иного состязания.)

Занятия искусством, по убеждению Владимира Набокова, наводят на мысль, что «при всех ошибках и промахах внутреннее устройство жизни», как и устройство «точно выверенного произведения искусства… тоже определяется вдохновением и точностью…» А раз так, то применительно к бытию не вовсе заказаны представления о замысле!

Именно эстетическое совершенство какого-

либо изделия человеческого гения может свидетельствовать в пользу метафизической подоплеки искусства. Праведное содержание здесь ни при чем.

Иногда что-то такое подозревая, я с понятной радостью прочел у Аверинцева: «Классическая форма — это как небо, которое Андрей Болконский видит над полем сражения при Аустерлице. Она не то чтобы утешает, по крайней мере, в тривиальном, переслащенном смысле; пожалуй, воздержимся даже и от слова „катарсис“ как чересчур заезженного; она задает свою меру всеобщего, его контекст, — и тем выводит из тупика частного».

Кажется, библейская Книга Иова без насилия поддается прочтению как притча о герое и авторе, о «тупике частного» и о воле замысла[4].