Счастливая проститутка. История моей жизни

Родители Карла были медиками и владели великолепной двойной кооперативной квартирой. Внутреннее убранство комнат действительно было величественным, и она была достаточно большой, чтобы две горничные — японка и гречанка — не сидели без дела.

Отец Карла был психиатром и совершенно очаровательным человеком. Его же мать являла собой что-то совершенно противоположное. Она была дерматологом, и с первого момента нашей встречи вызвала у меня страстное желание оказаться где-нибудь подальше от нее. Она была типичной всеамериканской сукой пятидесяти с лишком лет, с тоннами косметики на наштукатуренном лице и мини-юбками, хрипатым от джина голосом и кучей пустой болтовни.

Мои впечатления от нью-йоркских женщин, которых я ошибочно считала типичными американками, были не очень благоприятными. У меня вызвал отвращение способ, каким эти женщины сорока и пятидесяти с лишком лет, одетые в эти смешные, короткополые, по-сорочьи пестрые одежды, в париках, с бантами, тройными накладными ресницами пытаются соревноваться со своими дочерьми.

В полдень вы можете их увидеть прогуливающимися в Бонвит Теллер, одетыми во все эти кричащие цвета, и со спины вы иногда можете не определить, кто из них мать, а кто дочь. В отличие от Европы вы редко встретите здесь теплый материнский тип, потому что манхэттенские женщины отказываются стареть с достоинством. Мать Карла была одна из них.

Четвертым членом семьи Гордонов был Дадли беззубый маленький форчестерский терьер, которого мать Карла кормила, как ребенка, и с которым разговаривала, как с человеком.

При нашем первом знакомстве мне показалось, что я не понравилась ей. Я старалась вести себя естественно и непосредственно с ней, а она была напряженной и неискренней. И, если быть честной, я не внушала ей любовь к себе, когда на ее плохой французский ответила так, как на этом языке говорят во Франции.

Как бы то ни было, я постаралась поладить с ними, так как собиралась стать их невесткой, если, конечно, такой день когда-нибудь наступит.

Прошло уже три месяца после моего приезда в Америку, а я все еще не вышла замуж. Я жила с Карлом, и срок моей визы заканчивался. Мне пришлось заметить, что, если мы вскоре не поженимся, я должна буду покинуть страну. Но это не заставило его поторопиться. «Устройся на работу в консульстве и получи дипломатическую визу», — сказал он.

Поэтому я пошла на работу в иностранное консульство, и очень вовремя, так как стала нуждаться в деньгах.

Вскоре после моего приезда сюда я поняла, что Карл, соривший деньгами в Южной Африке, на самом деле очень расчетливый человек. В Нью-Йорке уже не было обильных застолий или каких-то подарков. Карл оказался таким скрягой, что отказался оплатить мой счет за химчистку. Им оплачивалась еда и квартплата, но все остальное было за мой счет. Он даже как-то устроил мне скандал, когда узнал, что я посылаю деньги своей семье.

«Карл, благодаря моим родителям я получила хорошее образование, — напомнила я ему. — Я занималась музыкой, выучила семь языков и путешествовала с ними по всей Европе. Они сделали все возможное для меня, и как после этого я могу забывать о них теперь, когда мой отец тяжело болен и из-за этого находится в трудном материальном положении». И я каждую неделю посылала им что-то из моей зарплаты.

Другая черта, которая очень расстроила меня, когда я обнаружила ее в Карле, был его антисемитизм. Его мать, как выяснилось, сменила религию и перешла в пресвитерианство, и Карл, кажется, делал все возможное, чтобы скрыть свое еврейское происхождение.

Он был даже членом предположительно антисемитского нью-йоркского атлетического клуба, и однажды, когда взял меня на соревнования по фехтованию, заставил спрятать мой кулон со звездой Давида. «Спрячь его под свитер, — прошептал он. — И они никогда не узнают, что ты еврейка, потому что ты не похожа на нее».

В другой раз, когда гости приходили на ужин, он заставлял меня прятать вещь, которой я дорожила больше всего, дорогую медную менору, подарок моих родителей и единственное, что осталось у меня, напоминавшее о них в этой стране.

Последнее, что он делал перед приходом гостей, — убеждался, что менору нигде не видно. «Убери этот светильник в ящик стола», — говорил он обычно, что для меня было все равно что прятать свою гордость.

После шести месяцев в Америке вопрос о свадьбе обсуждался все меньше и меньше, и я не осмеливалась даже упоминать об этом из страха, что он начнет орать на меня. Состояние депрессии не покидало меня из-за того, как мы жили, и мне хотелось начать настоящую семейную жизнь.

Помню, весной я проходила через Центральный парк и смотрела на беременных женщин и семейные пары с детьми и чувствовала ревность к ним, потому что они жили в законном браке со своими мужьями и могли растить детей, как должно. А что делаю я? Живу с Карлом как гражданская жена.