Счастливая

Поселение «Дорленд маунтин артс колони», которое находится в горах сельской, фермерской Калифорнии, незамысловато по любым меркам. Домики выстроены из шлакоблоков и фанеры. Электричества нет. Бюджет у общины крошечный.

По приезде меня встретил человек по имени Роберт Уиллис. Боб. Он разменял восьмой десяток. Мне в глаза бросились его «рэнглеры», белая шляпа-стетсон и джинсовая рубашка. У него были серебристо-седые волосы, голубые глаза и дружелюбная манера держаться, однако говорил он мало.

Он зажег мою газовую лампу, зашел на следующий день удостовериться, что все в порядке, свозил меня в город за продуктами. Боб жил тут уже долгое время и видел, как люди приезжают и уезжают. Как ни странно, мы сдружились. Говорили о Нью-Йорке и о Франции. Боб провел там полгода, в похожей общине, на коневодческой ферме. В конце концов, у него в домике, после наступления темноты, при свете газовой лампы, я призналась ему, как меня и Лайлу изнасиловали. Он выслушал, произнеся лишь несколько слов. «Досталось же тебе». «От такого невозможно оправиться».

Боб рассказал мне, как служил в пехоте во время Второй мировой войны и потерял всех своих однополчан. Прошли годы; зимой тысяча девятьсот девяносто третьего, во Франции, он выглянул из окна фермы и увидел дерево.

— Не знаю, что тогда случилось, — сказал он. — Я видел это дерево из окна сотни раз, но расплакался, как ребенок. Хочешь — верь, хочешь — нет: ревел, стоя на коленях. Глупо, конечно, но я не мог остановиться. Утирая слезы, я понял, что это из-за моих друзей: все потому, что я по-настоящему их не оплакал. Они все похоронены на кладбище в Италии, у такого же дерева, только далеко отсюда. Просто невозможно было сдержаться. Кто бы мог подумать, что прошлое может обладать такой силой?

Перед моим отъездом мы в последний раз вместе поужинали. Он приготовил блюдо, которое называл «овощи по-солдатски» — консервированные томаты с консервированной кукурузой, разогретые на огне, — и поджарил бекон. Мы пили дешевое вино и глотали дешевые «колёса».

Дорленд и при свете дня выглядел мрачновато. Ночью же в поселке царила непроглядная тьма, и только пара керосиновых или газовых ламп служила ориентиром на местности. После ужина, когда мы сидели у Боба на крыльце, вдали показался свет, который Боб принял за фары грузовика.

— Похоже, к нам гости, — произнес он.

Но тут огни погасли. Мы не слышали, чтобы работал двигатель.

— Подожди-ка здесь, — сказал мне Боб. — Пойду разберусь.

Он прошел в заднюю комнату и вытащил свою винтовку, которую прятал от чересчур нервных свободных художников и от властей Дорленда.

— Сделаю кружок по кустам и выйду на дорогу, — прошептал Боб.

— Сейчас выключу свет.

Замерев на крыльце, я напрягала слух, чтобы услышать хоть что-нибудь: шорох гравия под шинами, хруст сломанной ветки — что угодно. В моем воображении злоумышленники из грузовика уже ранили или убили Боба, а теперь двигались к хижине. Но я же дала Бобу обещание. Ни под каким видом не трогаться с места.

Через несколько секунд мне послышался шум в листьях у дальней стены хижины. Я вздрогнула.

— Это я, — раздался из темноты шепот Боба. — Стой спокойно.

Мы стали следить за дорогой. Свет фар грузовика так и не показался вновь. Наконец Боб перелез через заросли карликового дуба вместе со своей верной лайкой Шейди, и мы опять зажгли газовую лампу. Наглотавшись «колёс», мы десять раз обсудили весь ход событий, поделились своими чувствами, поговорили об угрозе и о том, как ее почувствовать. Все-таки нам повезло: кто прошел через войну или изнасилование, тот приобрел неведомое другим шестое чувство, которое включается, когда мы чувствуем опасность, грозящую нам самим или тем, кого мы любим.

Я вернулась обратно в Нью-Йорк, но не в Ист-Виллидж. Слишком уж много воспоминаний. Мы с бойфрендом переехали на Сто шестую улицу, между Манхэттеном и Коламбусом.

Родители навестили меня всего дважды за десять лет. Увидев мою берлогу, мать бросила:

— Только не рассказывай, что хочешь провести так всю оставшуюся жизнь.

Она рассуждала о недвижимости, о полезной жилой площади, а я повторяла за ней, но слова приобретали для меня иной смысл.

Той осенью я завязала с героином. И потому, что достать дозу становилось все труднее, и в силу разных других причин. Я снова начала пить и курить, но ведь то же самое делали все вокруг. Потом купила книгу доктора Герман. Ее переиздали в мягкой обложке. Я рассудила, что надо бы иметь свидетельство того, что мое имя хоть раз, да упоминали в печати.