— Тэсс — просто чудо.
— Это верно.
— В твоих стихах передано все, что я долгие годы подавляла в себе. Потому что боялась прочувствовать.
— Это хорошо? — спросила я.
— Посмотрим, — ответила она со слабой улыбкой.
Мария в конце концов поправилась и вернулась в университет. На какое-то время она прервала отношения с родными.
Но в тот день мы шутили: Мария сказала, что в качестве комментария к моему стихотворению просто выпрыгнула из окна, так что Тэсс придется зачесть ей это как выступление на семинаре. Потом заговорила я. Потому, что ей это было нужно, и потому, что тогда, рядом с ней, я была в состоянии говорить. Я рассказала ей о присяжных, об опознании и о Гейл.
— Тебе повезло, — сказала она. — Я на такое не способна. Хочу, чтобы ты шла до конца.
Мы все еще держались за руки. Каждый миг там, в больничной палате, был драгоценен для нас обеих.
В конце концов я подняла глаза и увидела ее отца, стоящего в дверях. С кровати, на которой лежала Мария, его не было видно. Но по моему взгляду она угадала его присутствие.
Он не двигался ни туда ни сюда. Выжидал, когда же я встану и уйду. Его нетерпение токами плыло в мою сторону. Он не знал в точности, о чем мы вели разговор, но явно заподозрил неладное.
К шестнадцатому ноября было произведено сличение «единичных лобковых волос, взятых у Грегори Мэдисона», с «единичными волосами негроидного типа, извлеченными из лобкового волосяного покрова Элис Сиболд в мае 1981 г.» Экспертиза установила тождество лабораторного материала по всем семнадцати показателям.
Восемнадцатого ноября Гейл составила проект служебной записки по моему делу и дала ей ход двадцать третьего числа.
В следующий раз я отправилась домой, в Пенсильванию, на День благодарения. Через день после возвращения в Сиракьюс междугородным автобусом компании «Грейхаунд» я получила письмо, отправленное на адрес общежития.