Счастливая

— Было ли вам известно, что, отмечая номер пять, вы тем самым указываете на причастность или возможную причастность данного лица к делу об изнасиловании?

— Да.

Моим оплошностям не было конца.

— Итак, лишь покинув помещение, вы осознали, что вам не следовало выбирать пятый номер?

— Я подошла к своему консультанту из Кризисного центра и сказала, что четвертый и пятый похожи, как близнецы. Действительно, я это сделала.

— А до этого вы никому не говорили того же?

— Я это сделала в зале, а до этого я их не видела и не могла ничего сказать.

Он не стал уточнять. Я-то имела в виду конференц-зал, а не зал опознания.

— Вы выбрали номер пять?

— Да, номер пять.

— Полагаю, суть вашего заявления состоит в том, что восьмого мая вы подверглись изнасилованию?

— Да.

— И вы не видели виновника до встречи на Маршалл-стрит?

— Не видела, вплоть до пятого октября.

— Затем вы увидели его на Маршалл-стрит?

— Да.

— В непосредственной близости находился полицейский, не так ли?

— Да.

— Вы подошли к этому полицейскому?

— Нет, я не подходила к этому полицейскому.

— Вы направились к ближайшему таксофону и позвонили в полицию?

— Я пошла на филологический факультет, чтобы отпроситься с занятий, и позвонила маме.

— Вот как? Вы позвонили маме?

В его тоне сквозила издевка. Мне вспомнились предварительные слушания, когда его коллега Меджесто смаковал слова «джинсы „Кельвин Кляйн“». Моя мама, мои джинсы «Кельвин Кляйн». Вот что вменялось мне в вину.

— Да.

— Затем вы обратились к профессору?

— Я позвонила маме, а потом позвонила знакомым, чтобы кто-нибудь проводил меня до общежития. Мне было очень страшно, но я знала, что по расписанию у меня семинар. Я никому не дозвонилась. Тогда я поднялась к профессору и объяснила, почему не могу присутствовать. Отпросилась у него, пошла в библиотеку, чтобы найти там себе провожатого из числа моих знакомых, чтобы он довел меня до общежития и поехал со мной в полицию, а потом пришла в общежитие и позвонила одному знакомому художнику, чтобы он помог мне нарисовать портрет, но он мне не помог. Тогда я вызвала полицию; одновременно с полицейскими прибыли сотрудники службы безопасности Сиракьюсского университета.

— Вы не обратились в службу безопасности, чтобы вас сопроводили домой?

Я расплакалась. В чем еще я виновата?

— Простите, — извинилась я за свои слезы. — Туда можно обращаться после пяти или в ночные часы.

Я поискала глазами Гейл и увидела, что она внимательно смотрит на меня. Уже почти все, говорили ее глаза. Держись.

— Сколько времени прошло с того момента, как вы увидели его на Маршалл-стрит?

— Сорок пять — пятьдесят минут.

— Сорок пять — пятьдесят минут?

— Да.

— Скажите, с того момента по сегодняшний день вы не опознали мистера Мэдисона, верно?

— То есть опознала ли я его в вашем присутствии?

— Опознали ли вы его в ходе официальной процедуры как лицо, совершившее над вами акт насилия?

— В ходе официальной процедуры — нет, но сегодня опознала.

— Сегодня вы его опознали. Скольких чернокожих вы видите в этом зале?

Опасаясь подвоха, я проявила излишнюю поспешность. Истолковала его вопрос как «Скольких еще чернокожих помимо ответчика вы видите в этом зале?» И ответила:

— Ни одного.

Он хохотнул, с улыбкой повернулся к судье, а потом махнул рукой в сторону Мэдисона, сидящего со скучающим видом.

— Не видите ни одного? — с нажимом повторил Пэкетт, словно говоря: «Ну и тупица!»

— Я вижу в зале одного чернокожего помимо… помимо остальных присутствующих.

Он торжествующе осклабился. Мэдисон тоже. Почва уходила у меня из-под ног. Мне в вину ставился еще и цвет кожи насильника, и недостаточный процент представительства его расы в правоохранительных структурах города Сиракьюс, и даже отсутствие других чернокожих в зале суда.

— Помните, как вы давали показания об опознании перед большим жюри?

— Да, помню.

— Это было четвертого ноября, в тот же день, что и опознание?

— Да.

— Вы помните — смотрим шестнадцатую страницу протокола заседания большого жюри, десятая строка — «Какой номер вы отметили при опознании? Уверены ли вы, что это был именно тот человек?» — «Номер пять. Нет, полной уверенности у меня нет. Я колебаласъ между четвертым и пятым, но выбрала пятого, потому что он все время на меня смотрел». Далее тот же присяжный спрашивает: «Вы хотите сказать, у вас нет стопроцентной уверенности?» — «Да, верно». — «Значит, это номер пять?» — «Да, верно». Иными словами, четвертого ноября у вас не было полной уверенности?

И опять я не понимала, что у него на уме. Я совершенно растерялась.

— В чем? В том, что номер пять — это правильный выбор? Ну да, я не была уверена, что номер пять — это правильный выбор.