Читаем Счастливчик полностью

Счастливчик

Со мной в съемках фильма участвовал Вуди Харрельсон, и он тоже был в баре прошлой ночью. Может быть мы предались нашей легендарной забаве «дранкен слап файтс» — пьяные мужики хлещут друг друга ладонями по лицу. Мы с Вуди были (и остаёмся) близкими друзьями, но по каким-то причинам после обильного вливания алкоголя мы находили повод, чтобы начать пинать стулья, насмехаться друг над другом и препираться, — без намерения причинить друг другу вред. Большинство ударов можно было назвать таковыми с натяжкой. Но Вуди на фут выше меня и на пятьдесят фунтов тяжелее, что означает, когда игра выходила из-под контроля, я всегда был тем, кому доставалось больше. Так что, может быть, я словил от Вуди сильный удар по голове.

Но я не мог вспомнить ничего подобного. Хотя вспомнил момент в конце ночи, когда мой телохранитель, Деннис, поддерживал меня у дверного проёма, пытаясь вставить ключ в дверь моего номера. Когда он повернул ручку, дверь поддалась под весом моего тела. Он открыл дверь, и я ввалился внутрь угодив головой в стол, стоявший в фойе. Но я не нащупал шишки, а значит дело было в другом. Голова болела от похмелья, а не от ушиба.

НЕПРИМИРИМЫЕ РАЗНОГЛАСИЯ

В течении утра подёргивания усилились, как и мои поиски причины, растянувшиеся на месяцы. Истинный ответ оставался неуловимым на протяжении ещё целого года. Дрожь несомненно была посланием и вот о чём она говорила:

В то утро — 13 ноября 1990 года — мой мозг выступил с заявлением: он собирался развестись с моим сознанием. Усилия оспорить или примирить стороны были тщетны. Как я потом узнал, процесс завершился уже на восемьдесят процентов; без каких-либо оснований, не дожидаясь рассмотрения прошения. Кроме того, мой мозг постепенно, но настойчиво захватывал контроль над телом ещё с тех пор, как я был ребёнком. Мизинец левой руки стал тому подтверждением.

Десять лет спустя зная то, что я знаю сейчас, метафора о разводе между телом и разумом кажется мне дельной, хотя в то время суть её была далека от меня. Я не имел понятия о том, что в их отношениях есть проблемы — казалось, между мной и серым веществом всё в полном порядке. Это было заблуждением. Без моего ведома ухудшения начались за долго до того утра, когда решил взбунтоваться мизинец. Объявив о своей дисфункции столь откровенным образом, мой мозг приковал к себе внимание сознания.

Мне предстоял год вопросов и ложных ответов, успокаивающих на некоторое время, подпитывающих отстранение от проблемы и отчасти упреждающих решительное расследование, которое в итоге могло привести к ответу. Ответ этот дал врач, сказавший, что у меня прогрессирующее дегенеративное неизлечимое неврологическое расстройство, которое могло зародиться более десяти лет назад до момента проявления. Тот же врач сказал, что я смогу сниматься в кино ещё порядка «десяти добрых лет» и оказался прав. Почти день в день. Не сказал он только (никто не смог бы сказать), что эти десять лет, направленные на примирение с болезнью, окажутся лучшими годами в моей жизни не на зло ей, а благодаря.

В нескольких интервью я отмечал её как дар, за что подвергся порицанию со стороны других людей с таким же недугом. Конечно же, я говорил только исходя из своего личного опыта, и с небольшой поправкой: если это дар, то он из тех, что постоянно отбирает, а не даёт.

Не так-то просто справляться с неустанными разрушительными атаками со стороны болезни. Никто бы добровольно на это не подписался. Тем не менее, этот внезапный кризис подвиг к основополагающему жизненному выбору: принять «осадное положение», либо приступить к действию. Что бы это ни было — смелость, согласие или благоразумие — в итоге оно дало возможность пойти по второму пути (после того, как на первый ушло несколько ужасных лет), что бесспорно стало настоящим подарком. А при отсутствии этой нейрофизиологической беды я бы никогда не открыл этот путь и никогда настолько глубоко не обогатился внутренне. Вот почему я считаю себя счастливчиком.