Счастливчик

Верчу головой, пытаясь рассмотреть, что находится вокруг, но фонарь тут один — перед крыльцом, дальше — кромешная тьма. Из окон одноэтажного здания, перед которым мы стоим, падает свет, но его недостаточно, чтобы рассмотреть что-то стоящее. Опять же, вижу лишь глину под ногами и какой-то засохший куст под одним из окон.

Наконец, наше ожидание вознаграждается, дверь раскрывается, и на пороге появляется женский силуэт. Так как внутри свет ярче, чем тот, который исходит от уличного фонаря, кроме силуэта, ничего не разобрать. Вижу лишь, что женщина среднего роста, стройная и с волосами до плеч, оканчивающимися мягкими завитками.

Женщина спускается с крыльца. Почему-то первым делом обращаю внимание на кобуру с лучевым пистолетом на ее поясе.

— Отличная работа, Шон, — обращается к кому-то из тех, кто нас сюда приволок. — Пополнение не помешает, — у нее звонкий голос, совсем молодой, хотя по тому, как она держится, видно, что женщина не юна.

А потом она выходит в круг света, заправляет прядь светлых волос за ухо и вглядывается в лица тех, кого, как на базаре, выставили перед ней в ряд.

— Кто тут у нас? — тянет довольно.

— Я требую объяснений, — делает шаг вперед капитан. Верзила с игольником дергается, но та, кого назвали Изабеллой, поднимает руку, останавливая защитника.

— Позже, — говорит коротко, властно, четко и смотрит на Роу так, что и без слов ясен ее посыл: одно движение ее бровей — и он труп. — Так-то лучше, — губы трогает мягкая улыбка, когда она убеждается, что пленник ее понял. — Взаимопонимание — ключ к успеху…

А потом взгляд падает на меня, и улыбка мгновенно исчезает, будто ее стерли с губ ластиком.

— Изабелла? — спрашивает тот, кого назвали Шоном, тоже заметивший изменение в ее лице.

Она снова властно поднимает руку, приказывая тому заткнуться, и шагает уже прямиком ко мне. Щурится, вглядываясь. А я смотрю на нее в ответ и еще не могу разобраться с тем, что чувствую. Внутри поднимается что-то незнакомое, чему я пока не могу подобрать определение.

Я слишком похож на отца. Да что там, я его копия, не считая цвета глаз и волос. Меня узнают даже те, кто никогда в жизни до этого не видел. Вот и эта женщина… узнала.

Я тоже ее узнал. Она почти не изменилась, только выглядит чуть старше и волосы у нее короче, чем в моем сне-кошмаре. Еще бы, ведь до этого я видел ее только на фото, самое свежее из которых семнадцатилетней давности.

— Как твое имя? — голос моей биологической матери больше не звонкий, он звучит глухо, она тяжело дышит.

На нас смотрят с удивлением: и экипаж "Старой ласточки", и конвоиры.

— Тайлер, — отвечаю, по-прежнему не отводя от нее глаз. И только я и она из всех присутствующих знаем, что Тайлер в данном случае — фамилия.

Изабелла (всю жизнь считал, что ее зовут Элизабет) вздрагивает, будто ее ударило током, но быстро берет себя в руки. Замечаю, как сжимает кулаки, и длинные ярко накрашенные ногти впиваются в ладони.

Она отступает к крыльцу и дает распоряжение:

— Этого, — указывает на меня, — ко мне. Остальных — запереть до утра.

Изабелла больше не смотрит в нашу сторону, поворачивается и поднимается по ступеням крыльца, впечатывая в них каблуки.

А я понимаю, что за чувство зарождалось у меня внутри — ярость.

— Тайлер, ты ее знаешь? — толкает меня в плечо Дилан. — Кто она?

— Слышал приказ? — тем временем указывает мне в сторону крыльца один из конвоиров. — Живо. Изабелла ждать не любит.

Не спорю. Сам хочу пойти. Хочу посмотреть ей в глаза. Еще раз. Не при свидетелях.

— Моя мать, — отвечаю Дилану.

После чего меня уводят под зловещее пораженное молчание.

ГЛАВА 20

Двое громил, взявшихся меня конвоировать, поглядывают с интересом: то на меня, то друг на друга. Без слов обмениваются впечатлением, думают, не замечаю. Один все время хмурится и качает головой, видно, что не верит, что я тот, кем назвался, — потерянный сын их командирши.

В одном он прав — я не потерянный, а брошенный. И, судя по лицу моей матери, последний, кого она ожидала когда-либо встретить. Забавные бывают совпадения. Вот только мне сейчас вообще не смешно. Знаю, что эгоистично, но плен, обещанное рабство и экипаж "Старой ласточки", люди, ставшие мне не чужими, — все отошло на второй план, выпустив на первый то, что, казалось, давным-давно в прошлом, — детскую обиду.

Я ошибался, из Лэсли выйдет неплохой психолог: он был прав, ничего не забыто.

Двигаемся по длинному коридору с запертыми дверьми с обеих сторон. Под потолком узкие продолговатые лампы дневного света. Все вокруг (стены, пол, двери и потолок) из серого пластика, мрачного и унылого.

Коридор разветвляется, и один из конвоиров сжимает мощные пальцы на моем плече, указывая направление. Дергаю рукой, сбрасывая его лапу. Хмурится, но молчит и позволяет. Все верно: парень еще не проверил, кто я и в каком статусе, поэтому предпочитает пока спустить мне мою наглость. Ну а я… Последнее, о чем могу сейчас думать, это не начистят ли мне физиономию за хамство.