Счастливчик Джим

Бедняжка Джеймс! Бедняжка Джеймс! Что верно, то верно, ничего не скажешь. Только не ей бы это говорить, кому-кому, только не ей! Затем Диксона охватило чувство вины, и, чтобы заглушить его, он схватился за кружку с пивом. Ему стало стыдно не только этих мыслей – непреднамеренная ирония сказанных Маргарет слов «Вы так милы ко мне» породила в нем это чувство вины. Едва ли, подумалось ему, может он быть с кем-нибудь «мил», а уж «так мил» – еще того меньше. Если порой он и обходился с Маргарет довольно сносно, то ведь лишь потому, что время от времени страх брал в нем верх над раздражением и (вернее – или) жалость – над скукой. И если подобное поведение означало в ее глазах, что он «так мил», то это говорило не только о ее непроницательности, но и о том, как она душевно бесприютна и одинока. Бедняжка Маргарет, подумал он с содроганием. Нужно что-то сделать для нее. Но если он чаще будет мил с нею или будет мил по-иному, какие последствия может это повлечь за собой и для нее и для него? Чтобы отделаться от этих мыслей, он стал прислушиваться к разговору, который велся слева от него.

– …Я глубоко уважаю его мнение, – говорил Бертран. Все лающие звуки были старательно изгнаны из его голоса (верно, кто-нибудь отчитал его за эту манеру). – Я всегда говорю, что он последний профессиональный критик старого толка и потому знает, о чем говорит, а нынче это можно сказать далеко не о каждом из его собратьев. Ну так вот, мы с ним неоднократно случайно сталкивались на выставках и, как это ни забавно, непременно задерживались перед одной и той же картиной. – Бертран рассмеялся и слегка повел плечом. – Вот как-то раз он и говорит мне: «Хотелось бы поглядеть ваши работы, я слышал, что они недурны». Ну, я собрал кое-какую мелочь и понес к нему… Очаровательный особняк у него, как вы находите? Ведь вы, конечно, бывали у него? Там чувствуешь себя словно в dix-huitieme.[7] Невольно задумываешься, скоро ли профсоюз резиновой промышленности приберет его к рукам… Короче говоря, две-три пастели задели его за живое, да так…

«Да так, что его чуть не стошнило!» – мысленно докончил Диксон. Затем его охватил ужас при мысли о том, что какой-то человек, «который знает, о чем говорит», не только не нашел Бертранову мазню отвратительной, не только не отшвырнул от себя ногой его пастели, нo даже позволил двум-трем из них «задеть его за живое». Бертран не может быть хорошим художником. Он, Диксон, не может этого допустить. Однако вот тут сидит этот тип, Гора-Экварта, с виду как будто бы совсем не идиот, и слушает это яростное безудержное самохвальство, слушает, не проявляя никакого раздражения и даже с вниманием. Даже с большим вниманием – Диксон это ясно видел. Гор-Эркварт наклонил свою крупную темноволосую голову к Бертрану. Глаза его были опущены долу. На его обращенном к Бертрану вполоборота челе залегла маленькая напряженная морщинка, словно он был глуховат и боялся пропустить хотя бы слово. Диксон не мог этого больше вынести – он хотел все пропустить, все от слова до слова (Бертран только что употребил выражение: «контрапункт цветовой гаммы»). Диксон повернулся вправо, где, как он заметил, уже довольно давно царило молчание. И в ту же минуту Кристина повернулась к нему. – Послушайте, попробуйте вы, – сказала она вполголоса. – Я не могу ни слова от нес добиться.

Диксон глянул на Кэрол, которая ответила ему отсутствующим взглядом, но прежде, чем он успел придумать, что бы такое сказать, возвратилась Маргарет.

– Как! Все еще сидите за пивом? – воскликнула она оживленно, адресуясь ко всей компании. – А я думала, что вы все уже в зале. Нет, мистер Гор-Эркварт, я не позволю вам больше прятаться здесь. Декан или не декан – мне все равно. Этот танец вы танцуете со мной. Идемте.

Гор-Эркварт, учтиво улыбаясь, поднялся из-за столика, извинился и позволил увести себя из бара. Бертран поглядел на Кэрол.

– Не будем терять времени, моя дорогая, – сказал он. – Как-никак, я заплатил за этот джаз двадцать пять шиллингов.

– О да, двадцать пять шиллингов, мой дорогой, – сказала Кэрол, намеренно подчеркивая эту форму обращения, и на секунду Диксон испугался: ему показалось, что она сейчас откажется, все тайное станет явным и разразится буря, но Кэрол тут же встала и направилась к двери в зал.

– Оставляю Кристину на ваше попечение, Диксон, – пролаял Бертран. – Смотрите не выроните ее из рук

– она существо хрупкое. До скорого, моя прелесть, – пропел он Кристине. – Я покидаю тебя ненадолго. Свистни мне, если этот тип будет с тобой груб.

– Может быть, потанцуем? – спросил Диксон Кристину. – Я плохой танцор, как уже докладывал вам однажды, но готов рискнуть, если вы не против.

Она улыбнулась.

– И я рискну, если вы не против.

Глава XI