Счастливчик Джим

Остаток пути они проехали без приключений. Уэлч стал править машиной как будто немного лучше; во всяком случае, если Диксону и грозила смерть, так только от скуки. Но и эта опасность исчезла на несколько минут, когда Уэлч привел несколько фактов из биографии утонченного писаки Мишеля, личности, которая вечно терлась где-то за кулисами жизни Диксона и которому, видно, не суждено было выступить на сцену. Этот Мишель, столь же проникнутый галльским духом, как и его мать, сам готовил себе еду в маленькой лондонской квартирке и недавно заболел, объевшись несъедобными иностранными блюдами собственного приготовления, а именно спагетти и еще какой-то стряпней на оливковом масле. Так ему и надо, нечего обжираться пресным тестом и деревенским заменителем сливочного масла, запивая все это «настоящим» черным кофе, вязким, как клей. Так или иначе, этот Мишель, видимо, собирается приехать через день-два к родителям и восстановить свои силы с помощью английской пищи. Тут Диксон отвернулся к окошку, чтобы посмеяться. На этот раз его просто зло взяло при мысли, что этот паршивец имеет квартиру в Лондоне. Почему Бог не дал ему таких родителей, у которых денег настолько больше, чем ума, что они отправили своего сына в Лондон? Думать об этом было мучительно. Имей он такую возможность, все сложилось бы иначе. Ему было пришло в голову, что он сам, кажется, не знает, как именно, но тут же убедился, что точно может представить себе это и точно знает разницу между тем, что могло быть, и что есть теперь.

А Уэлч все разглагольствовал, и собственное лицо было его лучшим слушателем – оно смеялось его шуткам, выражало недоумение или сосредоточенность, а на особо важные места его речи реагировало поджатыми губами и суженными глазами. Он не умолкал ни на секунду, даже когда въехал по песчаной дорожке во двор, задел погнутый водопроводный кран, вкатился в двери гаража и страшным рывком остановил подскочившую машину в двух дюймах от стены. Затем он открыл дверцу и вышел.

Диксон, изыскивая способ вылезти из машины, отказался от мысли протиснуться через проход шириной в шесть дюймов, оставшийся между дверцей машины и боковой стеной. Ерзая по сиденью и ожесточенно пиная коленями ручку скоростей и тормозной рычаг, он перебрался к другой дверце и вдруг почувствовал, как брюки его за что-то зацепились. Выбравшись из машины и очутившись в раскаленной духоте гаража, он ощупал себя сзади; в брюках была дыра шириной в два пальца. Он бросил взгляд на место водителя – так и есть, из обивки торчит кончик сломанной пружины. Диксон медленно пошел вслед за Уэлчем; сердце его колотилось, очки запотели. Он позволил себе скорчить страшную гримасу, стараясь опустить подбородок как можно ниже, а кончик носа подтянуть как можно выше. Это ему почти удалось; тогда он снял и протер очки. И так как он и без очков видел неплохо, то сразу же заметил, что из высокого окна за ним наблюдают четыре свидетеля; это были (слева направо) Кристина, Бертран, миссис Уэлч и Маргарет. Диксон быстро привел нос в нормальное положение и стал задумчиво потирать опущенный подбородок в надежде, что им покажется, будто на него напала кретиническая нерешительность; затем, не в состоянии придумать какой-нибудь приветственный жест, который мог бы относиться сразу ко всем четверым, он молча устремился за Уэлчем, завернувшим за угол дома.

Как же быть с брюками? Что хуже: чинить ли самому – а это значит, что надо разыскать или, вероятнее всего, заново купить все необходимые принадлежности; отдать ли их в мастерскую – а это значит, что надо не забыть разузнать у кого-нибудь, где найти такую мастерскую, не забыть отнести туда брюки и не забыть потом зайти за ними и уплатить за починку; или же обратиться за помощью к мисс Кэтлер? Может, так будет скорее? Да, но это чревато пагубными последствиями – придется слушать рассуждения мисс Кэтлер все время, пока будет длиться эта операция, и Бог знает, сколько еще сверх того. Кроме брюк от костюма, слишком темного для всех случаев жизни, за исключением интервью и похорон, у него были еще одни брюки, но до такой степени замызганные, что если бы актер, желая изобразить нищету и убожество, вышел в них на сцену, его упрекнули бы в утрировке. Чинить брюки должен Уэлч. Ведь это все из-за его проклятой Машины, не правда ли? Почему он сам не порвал свои гнусные брюки о колючую пружину? Может, еще и порвет. Или, может, уже порвал, но не заметил.