Счастливчик Лазарев

Но мать сердито выхватила у него свою руку и выбежала из дому, громко хлопнув дверью. Попугай Афоня завозился в своей клетке и затрещал, заскрипел:

— Хозяин, налей водки, черрр-т поберрр-рр-рри!

Юю возмущенно залаяла.

12

Очень некстати заболел отец! Следовало, конечно, ожидать, что хворь когда-то уложит его в постель, но хоть полгода бы ей повременить. Нагрянула в самый неподходящий момент, утяжелила и без того нелегкий крест первых шагов Сурена на новом месте.

Они с отцом радовались тому, как все удачно складывалось для Сурена: руководитель сектора временно уходил на партийную работу, «на теме» оставался старший научный сотрудник без степени. Создалось своеобразное «междуцарствие», и в дирекции Сурену прозрачно намекнули, что для молодого кандидата это лишний шанс проявить себя. Руководитель сектора мог вообще не вернуться в институт, и Сурену представлялась возможность «потянуть» тему и со временем возглавить сектор.

Однако он не мог не отдавать себе отчета в том, что доказать это не просто. Мало того, не следовало вначале особенно щеголять «талантами»: первое время в коллективе к нему будут приглядываться, как к «чужаку», как к «претенденту». Даже в манере держаться следует быть предельно собранным, точным, педантично дисциплинированным. И никак не желательно уходить с работы, ссылаясь на семейные обстоятельства. Работа над общей темой — дело артельное, и пусть ты ушел по уважительной причине, твою долю все равно кто-то должен сделать. Тебе посочувствуют, но едва ли это повысит твои акции.

После сердечного приступа отец лежал в больнице, потом упросил врачей выписать его домой, пообещав скоро поправиться. И правда, он ходит уже по квартире и на вопрос Сурена о здоровье по своей привычке шутит: «Заживет, как на собаке. Я же сказал, внуков твоих буду нянчить».

Врачи говорят совсем другое. Держится отец лишь «на улыбке»: у него богатырские нервы, но совсем швах с сосудами, с печенью, не говоря уже о сердце. «И год, и два может протянуть ваш отец, — сказал лечащий врач. — А может умереть завтра». Однако он же посоветовал не убирать из дома заводской телефон, чтобы окончательно не вырывать отца из привычной обстановки. Такие люди, сказал врач, не могут жить без нагрузки: «сгорают».

Странно, теперь Сурену отец нужен был даже больше, чем в студенческие московские годы, когда ежемесячные отцовские пятьдесят рублей были гарантией Суренова существования. В Москве он не чувствовал себя одиноким благодаря еженедельным письмам отца, дышавшим суховатой нежностью, пересыпанным шутливыми советами и доморощенными афоризмами. И сейчас ему приятно было спешить домой: отец ждал его, было интересно рассказать ему о прожитом дне. Умел отец искренне радоваться, неназойливо посоветовать, рассеять шуткой сомнение.

Очень, очень некстати нагрянула в их мужское семейство болезнь! Впрочем, едва ли она бывает когда-нибудь кстати…

Все разошлись, в лаборатории стояла та тишина, которая наступает, когда опустело все здание института, все его этажи, и Сурен вздрогнул, когда открылись резные дверцы ходиков и выскочившая кукушка прокуковала семь раз. Он тщательно записал сегодняшние данные, убрал на столе и, чувствуя, что у него светлеет на душе, переоделся в выходной пиджак. Завернул в целлофан букетик гвоздик — в обеденный перерыв купил Женьке, — сунул в верхний кармашек. Наконец-то она сдала экзамены, и сквозь заботы об отце пробивалась радость: вечером он увидит Женьку. Посещение дома Димовых всегда было праздником для Сурена. Даже в Москве он скучал по этому ласковому, почти родному дому.

Сурен набрал номер домашнего телефона. Отец подошел немедля. Ждал звонка. Сурен сказал, что забежит сначала в аптеку, потом заглянет по одному адресу, где кто-то продает облепиховое масло. Ходили слухи о чудодейственной силе облепихи, Сурен в них не верил, но, как сказал врач, вреда от дефицитного снадобья не предвидится, а польза может быть, хотя и маловероятная. Ну что ж, Сурен не хотел пренебрегать ни единым шансом поставить отца на ноги.

— …А потом к Димовым, пап, зайду.

— Передай Евгении привет. И Варваре Анатольевне. А ты знаешь, что я делаю?

— Изобретаешь философский камень?

— Нет, пеку блины. Мне принесли красной икры. Одна дама, мой верный боцман Маргарита Назаровна. Послушай, что я тебе скажу, сын. Купи-ка ты бутылку хорошего вина и пригласи в наш монастырь Евгению Павловну. Авось придет. На блины с кетовой икрой. И скажи, что хочет на нее взглянуть старый ловелас, поклонник блондинок. А зовут его, скажи, Иван Никитин.

— Я приглашу, пап, только…

— Не соблаговолят? Не посмеют! Али мы того не стоим? А если не соблаговолят, не обидимся. Мы люди не гордые.

Ну уж нет: гордые, и даже очень! Димовы не знают, что отец болен, Сурену было строжайше запрещено говорить им о его болезни. Так и не затухает между главами семейств наивная вендетта, и отец ретиво печется о фамильном достоинстве не хуже какого-нибудь кавказца.