Счастливчик Лазарев

Артем лишь усмехнулся. Он с явной неохотой согласился на эту вечернюю экспедицию в Дом ученых, не очень понимая, чего от него хотят. Недоумевал и Сурен: последний экзамен — не велик повод, чтобы обмывать его столь пышно, с шампанским и коньяком. Заказ Женька делала сама, и коктейль «принц Уэльский» разлила по фужерам сама.

С интересом разглядывая Артема, Сурен рассказывал последние московские новости и решал одновременно задачку с двумя неизвестными. Что происходит с Женькой и что есть Артем для Женьки? Эта взвинченность, засматривание летчику в глаза, даже робость перед ним. И зачем, о аллах всемогущий, понадобилось ей притащить их с Артемом в ресторан Дома ученых, заведение чопорное, отнюдь не молодежное, с посетителями, которые ради вечерней беседы заказывают «боржоми» и стаканчик мороженого?

Артем нравился Сурену: широкоплечий, высокий, войдя в ресторан, пригнулся под низким потолком, обрешеченным деревянной рейкой. А вот улыбался он неожиданно простодушно, и что-то подкупающее было в его манере отвечать не сразу, а немного подумав.

— Я хочу с тобой чокнуться, Артем, — сказала Женька. — Знаешь, за что? За кулика-веретенника. Помнишь, он летал над степью и звал свою Маришу? Выпьем за него, за Маришу, за тот чудный день.

Для троих тост был, пожалуй, слишком интимен. Похоже, про Сурена Женька совсем забыла: воспитанностью Евгения Павловна никогда не блистала.

Артем рассеянно чокнулся, но, не выпив, поставил фужер. На Женьку он обращал внимания не больше, чем на пожилых дам с перманентом, кушающих свое мороженое за соседним столиком в обществе улыбчивого старичка.

Женька вспыхнула, но промолчала. Что с вами, голубушка Евгения Павловна? Уж не увлечение ли? А может быть, что-то посерьезнее? Ведь четыре дня вместе на охоте, на лоне природы!..

На правах верного друга-подружки Сурен знал всех героев ее «романов», к которым даже не ревновал, потому что была то не любовь, а девчоночья игра в любовь: киноартист Стриженов, какой-то сорви-голова мотоциклист в шлеме, заокеанский чемпион по фигурному катанию, модный писатель — все, что мелькало на теле- и кинолентах. Теперь Женька давно не девчонка, способная влюбиться «на любом расстоянии», и Артем не тень с киноэкрана.

Артем нравился ему, какое-то соединение доброты и силы, чувства собственного достоинства и скромности. И эти красивые сильные руки, и густые медные волосы. И конечно же, экзотический ореол северного летчика, почти героя, только не киношного, а живого. Уж не нашла ли Женька свой «миллион»?

Прошлой зимой во время каникул они катались с Женькой на лыжах. Шли по бору, по безлюдной лыжне, вдруг Женька спросила:

— Как по-твоему, я стою двести тысяч?

Она была в шерстяном костюме, плотно облегавшем ее легкую, гибкую фигуру, в красном берете, в белых варежках: лисонька замерла на мгновение, навострив ушки.

— Зачем тебе знать, сколько ты стоишь? — спросил Сурен. Лицо Женьки раскраснелось на морозе, в глазах бессознательное ощущение неотразимости, власти.

— Я выйду замуж за того, кто даст за меня двести тысяч.

Она играла с Суреном, и вовсе не потому, что он вызывал в ней желание играть с ним. Просто в это время он был рядом.

— Что за деньги — двести тысяч? — сказал Сурен, входя в предназначенную ему роль. — Я бы отдал за тебя весь миллион. И жизнь в придачу.

— Ты? — удивилась Женька. — Разве я тебе нужна? Что же ты молчал раньше?

Так они пошутили: Женька кокетничала, вспомнив что-то из Чехова или Тургенева. Или Мопассана. А он сказал, что думал.

— Ладно, я подожду твой миллион! — убегая, крикнула Женька.

Но, видимо, не его, Сурена, «миллион» грезился ей, и не из тех хлопотуний была Женька, которые могли ждать, рассчитывать, взвешивать. Не завтра, а сегодня, сейчас же, надо ей гореть, замерзать, чувствовать себя влюбленной, готовой на смерть, быть несчастной, умной, дурой, Манон Леско, Анной Карениной…

Держал однажды в руках Сурен книгу с красивым названием: «Синие ветры камлания». Вот они, «синие ветры», этот парень с Севера, бывалый человек, настоящий мужчина, который может предложить свой «миллион» хоть сейчас. Женька не спускала с Артема тихих, покорных глаз, не замечая, что это укалывает Сурена. Но какое ей дело до своего Личарды? Завтра она во всем признается, поплачется у Сурена на плече, пожалуется: Артем такой невнимательный — его больше занимает ресторанная публика, крашеная барменша за стойкой, людская суета в холле. Она тоже поминутно оглядывалась на дверь, следя за взглядом Артема.

Сквозь стеклянные створки ресторанной двери просматривалась перспектива большого холла, так называемого зимнего сада. Косые струйки японского фонтанчика, кадки с лимонными деревьями, беседочки, пни-кресла, расставленные в изящном беспорядке вокруг лешего с дремучей бородой. В холле мельтешила обычная для Дома ученых публика, «разговаривала разговоры», и вроде никого там не было, кого могла ждать Женька.

Сурен, как верный Личарда, был, видимо, приглашен ради респектабельности, занимать общество застольной беседой. Раз так, надо стараться!