Счастливчик Пер

Пер заметил, что в известных кругах очень заинтересовались его персоной. Едва он переступал порог кафе на Кунгенс Нюторв, единственного, где он теперь бывал, посетители начинали шушукаться. Эта странная и непонятная для света связь вызывала бездну сплетен и кривотолков. О молодом искателе счастья, который заграбастал наследство богатого Ниргора, а потом ловко выхватил миллиончик у Филиппа Саломона, рассказывали самые невероятные вещи.

Слух о помолвке дошёл и до прежних соучеников Пера по политехническому институту. Уже статья в «Фалькене» и, главное, известие о предстоящем выходе его книги вызывали здесь самый живой интерес. Пер, оказывается, был среди товарищей вовсе не таким одиноким и непонятным, как ему казалось. Не только беспокойные умы, которым, как и Перу, воздух в аудиториях профессора Сандрупа казался слишком затхлым, но и обыкновенные бездельники, воспринимавшие всякую критику по адресу института как оправдание собственной лени, давным-давно ждали, что Пер как-нибудь отличится. С другой стороны, когда пришла слава, появились и заклятые враги из числа добросовестных карьеристов, которые прежде взирали на Пера со снисходительным презрением. Здесь особенно отличался некий Мариус Йоргенсен, любимчик профессора Сандрупа, — за что Пер в своё время прозвал его «богоугодной таблицей». Этот, подающий надежды, юнец, будущий столп общества, вынашивал теперь план страшной мести, а именно — готовил для «Индустрибладет» уничижительную критику на книгу Пера к моменту её выхода.

Саломоны мало-помалу примирились с мыслью о том, что Пер станет их зятем.

Теперь, пожалуй, недовольнее всех был не кто иной, как дядя Генрих. Хотя Пер давно уже разузнал, как обстоит дело с его «акционерным обществом», господин Дельфт продолжал разыгрывать из себя отца и благодетеля и не раз напоминал ему, что пока предпринят только первый, далеко не самый значительный шаг, а главное ещё впереди. Он вечно делал двусмысленные намёки на вдовствующую баронессу фон Адлерсборг, и Пер, войдя во вкус, охотно выслушивал теперь эти намёки. Он знал, что баронесса до сих пор содержится в лечебнице на юге Германии, и собирался во время путешествия проездом заглянуть туда. Впрочем, у него пока не было других целей, кроме как поддержать знакомство с аристократкой, чтобы потом извлечь из него все возможные выгоды. Однако, в глубине души он был совсем не прочь навсегда отринуть ненавистное имя Сидениус — эту смехотворную поповскую латынь, эти ослиные уши, которые всюду выдавали его происхождение. Барон фон Адлерсборг! А почему бы и нет? Такое имя будет очень неплохо выглядеть на визитной карточке!

Впрочем, с Якобой он своими великими планами не делился, так как полагал, что она совершенно равнодушна к внешним почестям и потому не одобрит его намерений. И не подозревал, бедняга, что Якоба про себя вынашивала ещё более дерзкие и смелые планы их совместного будущего. Как-то вечером по её просьбе он прочитал ей вслух всю свою работу, и теперь, когда любовь «обострила её слух, каждая фраза звучала для неё победной фанфарой.

Впрочем, у неё хватало ума держать свои наблюдения про себя. Как ни влюблена она была, она не закрывала глаза на многочисленные недостатки Пера и отлично понимала, что его ещё нужно хорошенько пообтесать, прежде чем он сможет во всеоружии начать борьбу, для которой, как теперь и она считала, он избран самой судьбой. Но страсть всё больше и больше овладевала ею. Неисчерпаемый кладезь любви, страстная потребность душой прилепиться к кому-нибудь, потребность, которая с детских лет не приносила ей ничего, кроме унижений, всё это теперь дождалось своего часа. День и ночь она думала только о нём. По утрам она посылала ему свежие цветы, чтобы хоть как-то украсить его убогую каморку. Она заваливала его ненужными подарками, она с утра до вечера ломала голову над тем, как бы порадовать его. Она даже уговорила родителей перебраться в город раньше намеченного срока, чтобы чаще видеть его, чтобы он мог появиться в любую минуту, чтобы ночью быть от него всего в каких-нибудь восьмистах тридцати шагах, — она однажды тайком измерила это расстояние. Но и этого было ей мало. Час спустя после его ухода она могла вдруг сесть к столу и настрочить ему письмо, а то и отправить телеграмму. Вечно ей нужно было что-то срочно сообщить ему или исправить то, что она уже сообщила, но не так как надо, и к Перу летела просьба забыть всё сказанное. Лавина бессознательных уловок — и всё для одной только цели: сказать, что она любит его, что она считает каждую минуту, каждый удар сердца до новой встречи.