Счастливчики

Вошли Медрано и Фелипе, на еще сонных лицах — удивление. За ними показались Рауль и Паула. Пока вновь пришедшие здоровались, вошло остальное семейство Трехо и Клаудиа. Не хватало только Лусио с Норой, если не считать Персио, но отсутствия Персио никогда не замечали. Зазвучали голоса, задвигались стулья, бар наполнился сигаретным дымом. Большинство пассажиров впервые по-настоящему увидели друг друга. Медрано пригласил Клаудиу за свой стол, и она показалась ему гораздо моложе, чем накануне вечером. Паула была намного ее моложе, однако словно груз давил ей на веки, и по одной стороне лица то и дело пробегал нервный тик; в такие моменты она казалась ровесницей Клаудии. Известие о том, что они стоят напротив Килмеса, облетело столики, вызвав усмешки и иронические замечания. Медрано со странным и немного смешным для него живым чувством смотрел, как Рауль Коста подходил к иллюминатору, разговаривая с Филипе; как в конце концов они сели за столик, где уже сидела Паула, и как Лопес не без удовольствия наблюдал, какую досаду вызвало у семейства Трехо излишняя самостоятельность сына. Снова появился шофер, чтобы унести дона Гало, и Мохнатый тут же поспешил ему на помощь. «Какой славный парень, — подумал Лопес. — Как сказать ему, что пижаму следует оставлять в каюте?» Он тихонько поделился своей мыслью с Медрано, сидевшим за соседним столиком.

— Вечная история, че, — сказал Медрано. — Нельзя обижаться на невежество или неотесанность этих людей, по сути, мы же с вами ничего не сделали, чтобы помочь им избавиться от этих недостатков. Просто предпочитаем общаться с ними как можно меньше, но когда обстоятельства сводят нас…

— Мы оказываемся бессильны, — сказал Лопес. — Я — во всяком случае. Я просто теряюсь от этой его пижамы, его одеколона и его святой невинности.

— И они бессознательно пользуются этим, чтобы выжить нас, потому что мы им тоже мешаем. Каждый раз, когда они плюют на палубу, вместо того чтобы сплюнуть за борт, я чувствую себя так, словно мне всадили пулю промеж глаз.

— Или когда включают радио на полную катушку, а потом орут, чтобы перекричать его, и тогда радио уже не слышно, и они еще прибавляют громкости и так далее до бесконечности.

— А самое страшное, — сказал Медрано, — когда они вытаскивают на свет божий традиционный набор затертых штампов и чужих мыслей. По-своему они даже замечательны, как боксер на ринге или акробат под куполом цирка, но нельзя же без конца находиться в обществе акробатов и атлетов.

— Не печальтесь, — сказала Клаудиа, протягивая им сигареты, — а главное — не спешите выставлять напоказ свои буржуазные предрассудки. Лучше скажите, что вы думаете о промежуточном звене, а именно о семействе этого молодого человека? По-моему, вполне милые люди, еще более неприкаянные, чем мы, потому что не находят общего языка ни с компанией рыжеволосого парня, ни с нами. А они бы этого очень хотели, но мы в ужасе от них отшатываемся.

Те, о ком она говорила, в это время тихими голосами, иногда срывавшимися на свистящий шепот или восклицание, обсуждали невежливое поведение своего сына и брата. Сеньора Трехо не намерена была позволять этому сопляку, воспользовавшись случаем, отделяться от семьи в свои неполных шестнадцать с половиной лет, и если отец не скажет ему самым решительным образом… Но сеньор Трехо, конечно же, ни за что не позволит ему этого, будьте спокойны. А Беба всем своим видом выражала глубокое презрение и полное неодобрение.

— Ничего себе, — сказал Фелипе, — плыли-плыли всю ночь… А утром подхожу к окну, и на тебе — эти трубы. Я уж собирался снова спать завалиться.

— Вот что значит вставать ни свет ни заря, — сказала Паула, зевая. — А ты, дорогой мой, больше никогда не буди меня так рано. Я принадлежу к почтенному племени сурков как по линии Лавалье, так и по линии Охеда, а потому должна блюсти честь гербов.

— Прекрасно, — сказал Рауль. — Я заботился о твоем здоровье, но, как известно, инициатива наказуема.

Фелипе растерянно слушал. Что-то поздновато они договариваются — как спать, как вставать. И он целиком отдался поеданию крутого яйца, искоса поглядывая на столик, за которым сидели родители. Паула разглядывала его сквозь клубы дыма. Ничуть не хуже и не лучше других; в этом возрасте, видно, они все одинаковые, одинаково упрямые, жестокие, желанные. «Настрадается он», — подумала Паула, но имела в виду не его.

— Да, так будет лучше, — сказал Лопес. — Ну-ка, Хорхе, если ты уже позавтракал, сходи-ка поищи кого-нибудь из судовой команды и попроси прийти сюда на минутку.

— Офицера или любого липида?

— Лучше офицера. А кто такие липиды?

— Понятия не имею, — сказал Хорхе. — Но наверняка — враги. Чао.

Медрано знаком подозвал бармена, привалившегося к стойке. Тот нехотя подошел.

— Кто у вас капитан?

К удивлению Лопеса, доктора Рестелли и Медрано, бармен этого не знал.

— Такие дела, — пояснил он огорченно. — До вчерашнего дня был капитан Ловатт, но вчера вечером, я слышал, говорили… Произошли замены в общем-то из-за того, что вас взяли на борт, вот и…

— Какие замены?