Счастливчики с улицы Мальшанс

— Я его утешаю, я ж понимаю, что глупо его ругать теперь, поздно, — рассказывал папа Баллери, — а он говорит: «Нет папа Баллери, моя песенка спета. Я знаю, что это мой последний бой Я вчера в церкви был. Молился и слышал голос…» — «Что ты чепуху городишь — говорю я ему, — какой голос, как тебе не стыдно!» А он говорит! «Нет, папа Баллери, вы же знаете, я не суеверный, но тут, я клянусь вам памятью покойных родителей, я слышал голос матери. Она сказала: «Здравствуй, Ал!» Понимаете? Она сказала «Здравствуй!» А ведь она покойница. Значит, и я…» Как я его ни успокаивал, ничего не помогло. И так смотрел, дети мои, так смотрел! В гробу не забуду этого взгляда. Потом махнул рукой, поцеловал меня и ушёл, «Прошу вас, папа Баллери, — сказал на прощание — не ходите на этот матч. Обещайте, что не пойдёте…» Я обещал. Но я обманул его. Я не мог не пойти, дети мои.

Папа Баллери заплакал. А мы сидели как пришибленные.

— Его убили сразу, в первом же раунде, — продолжал он. — Ну разве можно было выставлять его против Робби Робинсона! На второй минуте Робби отправил его в нокдаун. Через двадцать секунд снова, через полминуты ещё раз. Рефери хотел было прекратить бой, но публика орёт. Понятно! Такие цены на билеты и чтоб ничего не увидеть! Рефери растерялся. И тут новый нокдаун в углу, у канатов. Он же пулемёт — Робинсон. Врубовая машина. Он бил с такой скоростью с обеих рук, что Ал просто не мог упасть, не успевал. Когда рефери бросился и оттащил Робинсона, Ал рухнул. Он был серый, как брезент ринга, и— самое страшное — на нём не было ни капли крови. Ни единой! О, Робби умеет бить! Не а нос, не в бровь, не в рот. Только в корпус. В печень! В сердце' В челюсть! Он же знал, что она у Ала сломана! Мне потом говорил врач, который делал вскрытие, что на челюсти Ала было четыре новых перелома. Четыре! Он умер там же, в зале. Так и не пришёл в сознание. От шока… — Папа Баллери долго молчал, потом сказал: — Это был мой лучший ученик, дети мои. Он был хороший боксёр, но слишком честный. А таким не место на профессиональном ринге.

Мы все очень тогда расстроились. Действительно, как страшно вот так погибнуть. Я рассказал эту историю Клоду.

— И всё из-за денег! — сказал я.

А он покачал головой и ответил:

— Если бы! А то и денег-то о гулькин нос, У нас в стране по официальной статистике боксёры-профессионалы получают не больше семидесяти процентов заработанных денег, в Америке пятьдесят, Остальные кладёт в карман импресарио. Так что и денег-то уж не так много. А гибнет их, калечится, болеет тысячи. Только в Штатах по десятку в год.

— Так зачем идти в профессионалы? — спрашиваю.

— Дай бог, чтоб тебе никогда не пришлось искать ответа на этот вопрос…

Клод щёлкнул меня по носу. Вернее, хотел щёлкнуть Это ему раньше удавалось, он ведь очень быстрый, у него будь здоров реакция, а теперь не получается. Я успел уклониться, у меня теперь реакция ещё быстрей. Клод иногда даже сердится: «Ишь какой! Сильнее старшего брата хочешь стать? Не выйдет». И как сожмёт меня, даже кости трещат. До чего здоровый, ужас!

До соревнований совсем мало дней осталось. Род куда-то подевался. Юл спал. И я пошёл в «Хронику» посмотреть фильм о встречах по боксу на Олимпийских играх. Выхожу, уже часов десять, засмотрелся и чуть не споткнулся о какую-то девочку. Гляжу — Ориель!

Я так обрадовался, что даже не знал, что сказать. Она говорит:

— Здравствуй.

— Здравствуй, — отвечаю. — Я тебя искал тогда. Ходил в твой магазин. Не нашёл.

— А я тебя обманула. Я ведь не в «Калипсо» работаю, а в другом, но, правда, в отделе спорттоваров.

— У меня скоро соревнование, — говорю. — Мне нужны перчатки. Ты не забыла? Я у тебя должен купить перчатки, чтоб они принесли мне счастье. А зачем обманула-то?

— Чтоб не искал. Я не хотела, чтобы ты искал.

— Почему? — спрашиваю. — Не хотела видеться? Могу уйти. — И повернулся.

А она меня под руку:

— Не уходи. Погуляй со мной. Я завтра уезжаю.

— Куда?

— В школу продавщиц нас посылают. Я знаешь какая мировая продавщица? Нас троих посылают. Через полгода вернёмся, и прибавку дадут. Десять процентов. А может быть, двадцать!

— Молодец, — говорю. — А что потом было? После драки

той?

— А что могло быть? Мне-то ничего. Надавали пощёчин — и всё. А вот Катрин… Помнить, красивая подруга моя? Её здорово наказали.

— Кто наказал? «Висельники» эти?

— Да. Обрили ей голову. Я даже остановился. Как это так! А она объясняет:

— Если девчонка изменит «висельнику», ей бреют голову. — Ну и ну, — говорю. — Она бы в полицию заявила. — Ну какая полиция! Говоришь сам не знаешь что… Ты представляешь что б они с ной сделали? Убили бы — и всё.

Ориель помолчала, потом говорит:

— Я хоть и не с ними — просто Катрин знаю, но если бы они нас сейчас увидели…

— Ну, знаешь! Я из твоих «висельников» пыль бы вытряс!