Счастливец

Поль, босой, без шляпы, без куртки, впитывал в себя и жару, и туман с животным наслаждением молодой ящерицы. За месяц летнего странствования он загорел, как цыган. Четыре недели достаточного питания и благополучия разгладили впадины его щек и покрыли мясом слишком выдающиеся ребра. Со времени его бегства из Блэдстона жизнь была сплошным восторгом чувств. Его голодная молодая душа насыщалась красотой полей, деревьев и развертывающихся просторов, тихих, сверкающих луной и звездами ночей, полной свободой и постоянной человеческой симпатией. Они проезжали через много городов, похожих на Блэдстон, как одна фабричная труба на другую, и вели торговлю на многих улицах, настолько похожих на Бэдж-стрит, что Поль с трепетом смотрел на иное окошко или дверь, пока не убеждался, что это не Бэдж-стрит, и он далек от ее шума и чада, что он бабочка, вольный житель лесов и полей. Он чувствовал себя таинственным существом. Он испытывал сострадание к жалкой детворе мрачных, лишенных радости городов, которая упорно отказывалась поднять взоры к сверкающему на небе солнцу. В своей детской заносчивости он спрашивал Барнея Биля:

— Почему они все, как я, не уходят из этих городов?

И мудрый маленький человек отвечал с незаметной для Поля иронией:

— Потому что их не ждут высокородные родители. Они рождены для своего низкого положения и знают это.

Но такое объяснение было малоутешительным для Поля.

Даже черные от угля пространства между городами имели для мальчика свою прелесть, потому что, проезжая по ним, он чувствовал, что его миновали все несчастья, обрушившиеся на эти города и их обитателей. А встречающиеся там и сям лесистые острова подтверждали обещания Барнея Биля грядущего рая. Да и что ему было до блэдстонских пустырей, когда впереди в голубой дали мерцала и переливалась земля обетованная, когда развернутый «Мартин Чезлвит» лежал на коленях, когда запах поджаривающегося мяса щекотал его обоняние?

Теперь они находились в Уорвикшире, графстве зеленой листвы, густых лесов и цветущих деревень. Все обещания красоты, о которой говорил Барней Биль, исполнялись. Не было больше мрачных городов, фабрик, дымящих труб. Это была земля, настоящая широкогрудая мать-земля. То, что покинул Поль, было земным адом. Теперь он близился к раю, и воображение его было бессильно нарисовать себе более совершенный рай.

Исполнилось и другое предчувствие Поля: он научился многим вещам. Он узнал имена деревьев и цветов, крики птиц, повадки скота, пасущегося вдоль дорог; узнал, что хорошо давать в корм лошади и что плохо; что такое в небе Орион, Возничий и Связка Ключей; как жарить ветчину и как штопать дыры в одежде; как вести торговлю и убеждать покупателя или, что чаще, покупательницу; как поймать кролика или фазана и превратить их в пищу и как в то же время избежать строгости закона; узнал разницу между пшеницей, овсом и ячменем. Поль различал теперь границы политических партий, которые до сих пор были загадкой для него, тогда как Барней Биль был политиком (с консервативным уклоном), читал газеты и горячо спорил в тавернах; он узнавал имена и титулы крупных землевладельцев, через имения которых они проезжали, и как избежать сетей, вечно расставляемых предательским женским полом неосторожному мужчине.

В последнем пункте Барней Биль был особенно красноречив, но Поль, с душой, освященной восхитительным воспоминанием, был глух к его женоненавистническим высказываниям. Барней Биль был стар, сгорблен и потерт — какая прекрасная леди станет расточать для него свои чары? Даже самые простые бабы, которых они встречали на своем пути, не обращали на него внимания. Поль снисходительно улыбался маленькой слабости своего друга: «Зелен виноград!».

Они плелись по дороге в этот жаркий и туманный день. Развешенные аркой плетеные кресла потрескивали на жаре. Было слишком жарко для оживленной беседы. Вдруг Барней Биль сказал:

— Если Боб (Боб было незамысловатое имя старой лошади) не получит вскоре пить, его старая шкура лопнет.

Через десять минут:

— Меньше чем квартой пива не промоешь пересохшее горло!

— Выпейте воды, — предложил Поль, который сам уже с успехом применил это средство от засухи.

— Жажда взрослого человека и жажда мальчика — две совершенно различные вещи, — произнес Барней Биль сентенциозно. — Было бы преступлением утолять мою жажду водой.

Через милю пути он указующе протянул коричневую руку.

— Видишь там купу деревьев? За ними корчма «Маленький медведь». Там подают холодные фарфоровые кувшины с голубыми разводами. Их подадут только в том случае, если попросить самого хозяина, Джима Блэка. И если разобьешь кувшин…

— Что же случится? — спросил Поль, на которого всегда производила огромное впечатление осведомленность Барнея Биля о дорогах и трактирах Англии.

Барней Биль покачал головой.

— Это разобьет ему сердце. Эти кружки были уже в ходу, когда Вильгельм Завоеватель был еще мальчишкой.

— С 1066 по 1087 год, — сказал Поль, в котором заговорил школьник. — Значит, им больше восьмисот лет.