Счастливец

— Расскажи мне, что случилось.

Опять небесное благоухание очаровало его. Он сдержал рыдание и вытер глаза кулаком.

— Я не победил… — пробормотал он.

— Бедняжка, — сказала она, стараясь его утешить. — Неужто тебе так хотелось победить?

Он встал и устремил на нее глаза.

— Вы приказали мне победить!

— Так ты бежал для меня?

— Да.

Она поднялась и окинула его взглядом, как бы охваченная сознанием своей ответственности. Так в старинные времена должна была смотреть красавица на своего рыцаря, который бросался в совершенно ненужные битвы из любви к ней.

— Ну, так для меня ты победил, — сказала она. — Я хотела бы дать тебе награду.

Но какую награду для одиннадцатилетнего уличного мальчика может иметь при себе молодая девица в одежде без карманов?

Мэзи рассмеялась, почувствовав затруднительность положения.

— Если я дам тебе что-нибудь совсем бесполезное, что ты с ним сделаешь?

— Я буду хранить это так, что никто не увидит, — сказал Поль, вспоминая о своих драгоценных картинках.

— И никому не покажешь?

— Да разрази меня… — Поль внезапно замолк, вспомнив, что не принято так выражаться в воскресной школе. — Я не покажу этого даже собаке, — закончил он.

И Мэзи Шепхерд, далекая от всяких романтических бредней, отцепила агатовое сердечко, которое носила на тонкой цепочке на шее.

— Вот все, что я могу дать тебе, как награду, если ты хочешь.

Хотел ли он? Да если бы в руки его попал «Кохинор»[4] (даже если бы он знал его ценность), это не вызвало бы у него большего восхищения. Он лишился языка от удивления и восторга. Мэзи, тоже тронутая, поняла, что всякое сказанное слово прозвучало бы фальшиво. Мальчик не мог оторвать глаз от сокровища; но она не знала — да и могла ли знать? — что оно обозначало для него…

— Куда же ты его спрячешь? — спросила она.

Поль вытащил уголок рубашонки из штанишек и стал завязывать в узелок агатовое сердечко. Мэзи бросилась бежать, чтоб он не услышал ее истерического хохота.

После этого школьное празднество потеряло для Поля всякое значение. Правда, он уписывал, подобно Пантагрюэлю, обильные яства, превосходившие в его воображении все выставленное в окнах съестной лавки в Блэдстоне — в этом животное начало восторжествовало в нем; но состязания, качели, гигантские шаги уже не представляли для него никакого искушения. Он слонялся вокруг Мэзи Шепхерд как щенок, вполне довольный тем, что видит ее. И каждые две-три минуты щупал в штанишках, цело ли агатовое сердечко.

День клонился к закату. Ребятишек накормили, усталым взрослым был сервирован чай. Семейство викария присело на несколько минут для отдыха в тени группы сосен. Поль, валявшийся, задрав пятки кверху, невдалеке на траве, жевал стебелек одуванчика и не отрывал глаз от своей богини. Под бедром он ощущал драгоценный узелок. Быть может, первый раз в жизни он чувствовал полное блаженство. Он слышал разговор, но не вслушивался в него. Вдруг звук его собственного имени заставил его насторожить уши. Поль Кегуорти! Они заговорили о нем. Не могло быть ошибки. Он подполз поближе.

— Несмотря на то, что его родные пьяницы и скандалисты, — говорил знакомый голос, — он самое прекрасное существо, какое я видела в своей жизни. Говорила ли ты когда-нибудь с ним, Винфрид?

— Нет, — ответила дочь викария. — Я, конечно, заметила его. Всякий заметит — он удивителен!

— Не могу поверить, что он дитя этих людей, — заявила Мэзи. — Он из другой глины! Он чувствителен, как чувствительное растение. Вы должны были бы обратить на него внимание, мистер Мируетер. Я готова верить, что он бедный маленький принц из сказки.

— Игра природы — «lusus naturae» — сказал викарий.

Поль не знал, что такое «lusus naturae», но звучало это очень внушительно.

— Он сказочный принц и когда-нибудь вернется в свое королевство.

— Дорогая моя, если бы вы только видели его мать!

— Но я уверена, что только принцесса могла быть матерью Поля Кегуорти, — рассмеялась Мэзи.

— А его отец?

— Тоже принц!

Поль жадно слушал слова своей богини и упивался ими. Истина, чистая как хрусталь, струилась из ее уст. Великий восторг охватил его маленькую душу. Она сказала, что его мать не была его матерью и что его отец — принц. Эти известия увенчали сияние ослепительного дня.

Когда Поль прокрался домой, мистрисс Бэтон, узнавшая, как он провел время, задала ему беспощадную трепку. Как смел он пировать с воскресной школой, кричала она, осыпая его бранью, когда его маленькие братья и сестры плакали на улице? Она покажет ему, как водить компанию со священниками и школьными учителями! Она как раз занималась «обучением» Поля, когда появился мистер Бэтон. Он проклинал мальчика в таких выражениях, от которых побледнели бы наши солдаты во Фландрии, и пинком отшвырнул его в прачечную. Там Поль остался и без ужина лег на постель из мешков, перенося страдания без слез.

Перед тем как уснуть он спрятал агатовое сердечко в тайник. Что значили для него удары, пинки и лишения, когда перед его глазами сияло Ослепительное Видение?..

2