Счастливо, Ивушкин!

Луша и Ивушкин шли опушкой дубовой рощи и вскоре действительно увидели высокий пень, который отбрасывал две тени: одну — солнечную, другую — лунную. Они пошли туда, куда падала бледная лунная тень. В дубовом мелколесье, по которому они шли, было тихо. Совсем молоденькие дубочки на опушке покачивали тоненькими веточками и только перебирали прозрачными листиками. По траве лунные зайчики убегали от солнечных, взбирались на нижние ветки, солнечные их настигали, солнечный свет перепутывался с лунным, и было это очень красиво. Откуда-то доносился нежный запах черемухи и медовый аромат цветущей липы. Все в этой стране цвело одновременно, цвело всегда!

Луша и Ивушкин шли в тишине, каждый думал о своем, каждый своим удивлением удивляясь тому, что с ними происходит.

Но тишину неожиданно нарушили звуки какой-то возни, даже, может быть, драки, какие-то выкрики, кто-то будто бы кричал:

— Чего ты толкаешься? Я тебя сейчас и сам как толкну!

— Я тебя трогал, да? Я тебя трогал? Кто сам первый полез?

И тут же дубнячок кончился, и они оказались перед сплошной полосой не очень высокого, но и не очень маленького, почти что в рост Ивушкина, можжевельника. Каждый можжевеловый куст размахивал колючими своими веточками, бодался с соседом.

Тут и гадать было нечего — сразу делалось ясно, что можжевельник полон мальчишечьих драк.

Опасного в этих потасовках, конечно, ничего не было. Но, согласитесь, и приятного мало — идти сквозь такой лес, где тебе будет попадать от чужих дурацких драк колючими ветками по чему попало. Никакая дорожка, никакая тропинка через эти дерущиеся можжевеловые заросли не вела.

— Ивушкин, у меня шкура потолще, — сказала Луша. — Давай-ка усаживайся верхом.

Надо было продираться сквозь можжевеловые заросли. Вряд ли был какой другой выход. Если бы он существовал, Вихроний непременно бы сказал.

Ничего не поделаешь. Ивушкин взобрался на Лушину спину, и она мужественно двинулась вперед, грудью раздвигая ветки дерущихся можжевеловых кустов.

Голые ноги Ивушкина тут же покрылись царапинами, и ему пришлось влезть на спину к Луше с ногами и, балансируя и рискуя упасть и ободраться как следует, ехать сидя на корточках, точно он исполнял какой-то цирковой номер на манеже.

Можжевеловый лес оказался нешироким, и вскоре они сквозь него продрались. Луша почти что и не поцарапалась.

На опушке можжевельника обнаружилась тропинка, которая вела вдоль леса, а потом круто сворачивала и брала вправо. И бежала эта дорожка через маковое поле необычайной красоты. Уж на что красивыми были луга в Высокове, а такого ни Ивушкин, ни Луша никогда не видывали!

По одну сторону дорожки цвел алый мак. На тонких стеблях покачивались красные чаши с иссиня-черным узором на дне. И было этих цветов неведомо сколько — видимо-невидимо. Они то плавно кланялись, то распрямлялись, чему-то улыбались, чему-то беспрестанно радуясь.

А по другую сторону цвел мак белый, и белые его чаши были с таким же узором по дну, и было их столько же, сколько и красных, и они так же приветливо кланялись и так же радостно улыбались.

— Ух ты! — выдохнули Луша и Ивушкин оба разом. — Красиво-то как!

Кроме маков, маков, бесконечных маков, ничего не было видно, и они двинулись по стежке — Ивушкин все еще верхом, правильно полагая, что раз уж тропинка протоптана, так кто-нибудь по ней да должен ходить.

Так оно и оказалось, потому что послышался тоненький голосок, который напевал песенку:

Частый дождик, дождик-моросейка,
В чистом поле ходит Макосейка.

И тут же они увидели маленького бурого мишку, который занимался, по видимости, очень странным делом. Он наклонялся к деревянной кадке, из которой зачерпывал воду решетом и потом быстро разбрызгивал ее над вспаханной жирной землей.

Увидев Лушу и верхом на ней Ивушкина, он выпрямился, улыбнулся и сказал вместо приветствия:

— Сею мак.

И опять улыбнулся.

— Мак? — подивилась Луша.

Ивушкин спрыгнул на землю.

— Сею мак, — повторил медведь.

— Какой же мак, ты же воду разбрызгиваешь. Да еще решетом, заметила Луша.

— Нет, ты так не говори. Я хорошо сею мак, — обиделся медведь.

— Ты Макосейка? — спросила она.

— Он самый, — сказал медведь.

— Хорошо сеешь, — сказала Луша, правда, очень неуверенно и только лишь потому, что вспомнила, как Вихрений велел Макосейку хвалить.

Медвежья мордочка так вся и просияла от похвалы.

— Конечно, — быстро согласился он с Лушей. — Хорошо. Потому что ведь я какой мак сею?

— Какой? — полюбопытствовал освоившийся немного Ивушкин.

— Веселый! Не обычный какой-нибудь. А веселый. Он улыбается. И даже смеется. Вот. А сеять его надо вместе с веселыми капельками воды.

— Молодец, — опять похвалила Луша.

Медведь покивал ей, быстро несколько раз нагнулся к кадке и старательно разбрызгал воду.

— Я такой, — сказал он со вздохом. — Такой, и ничего уж с этим не поделаешь.

— Какой? — переспросил Ивушкин.