Счастливое число Кошкиной (СИ)

Просыпаюсь до будильника от того, что на меня смотрит мама. Даже не открывая глаз могу сказать, что она стоит в дверях нашей с Дюшкой комнаты, скрестив руки на груди, и молча сверлит мою голову сквозь одеяло и подушку, которой я глушила звуки, проникающие внутрь двушки с картонными стенами. Каждый шаг по лестнице, каждый лязг открывающихся дверей лифта, попав в нашу квартиру, стократно усиливался и не давал спокойно спать. Раньше, когда мы жили вчетвером, так не было. Появилось после того, как ушел папа, и усилилось, когда Дюшка оставил ключи. Будто уходя они забрали с собой ряд кирпичей или слой бетона, и теперь можно услышать даже звук упавшего на лестничную площадку фантика. Тремя этажами ниже. И ещё этот мамин взгляд. Усталый после очередной ночной инвентаризации и злой из-за двух пакетов мусора, которые я собрала, выставила в коридор и забыла, выскочив на работу, на которую нельзя опаздывать.

— Мам, я выкину, — виновато бурчу, а сама завожусь от того, что в последние дни не высыпаюсь и сегодня, видимо, тоже.

Уснуть после такого пробуждения при всем желании не получится. Еще и мама принципиально не ляжет до тех пор, пока два пакета, притулившиеся к обувной полке в коридоре, не исчезнут в мусорном бачке.

— Мам, я же сказала, что выкину!

Повторяю, обреченно вздыхая и поднимаясь с кровати — не отстанет ведь. Сую ноги в тапки и шлепаю в ванную умываться под непрекращающееся немое осуждение в провожающем меня взгляде, которому без разницы одеяло, подушка, стена или дверь — прошибет, не заметив, и будет дальше сверлить голову.

Когда Дюшка жил здесь, было гораздо легче.

Все было совсем по-другому, пока не ушел папа.

И мама тоже была другой. Она не цеплялась к нам с Дюшкой по мелочам, а сейчас пакет с мусором выбешивал ее одним своим присутствием.

— Наведи порядок в своем свинарнике! — первая фраза с утра.

Она прилетает в спину, и я спешу завязать шнурки быстрее, чтобы не выпалить как хочу свинтить куда-нибудь — хоть в комнату общаги, — лишь бы не слышать этого гавканья. Кутаясь в куртку, иду с пакетами на улицу к мусорным бакам, грохаю их внутрь, чувствуя затылком взгляд провожающий этот всплеск.

— Вот накоплю ещё немного и свалю!

Шепчу себе под нос, будто мама может услышать, и топаю обратно, рыча на исчезнувшую из кармана пачку сигарет и зажигалку — снова ползала по карманам и забрала. Не потому, что курить в двадцать нельзя, а потому, что курил папа, и мы с Дюшкой повторяем его привычку. Которая раньше не бесила. Раньше все было совсем по-другому. Сейчас, с каждым новым днем, становится только хуже. И стены в квартире становятся тоньше.

С поганым настроением еду на работу в “Прованс”. С поганым настроением иду переодеваться в подсобку, но там, увидев на крючке вешалки пальто Таракана, оно ухает еще ниже. Сегодня должна была быть смена Ани, второго менеджера, только ее нет. Зато есть Таракан. И один только факт его присутствия, упав на “приятное” утреннее пробуждение и мусорный конфликт, подбешивает раньше, чем увижу гаденькую улыбочку под сутенерскими усишками и не менее гаденький взгляд за стеклами очочков. Спрятав дреды под шапочку, беру перчатки и фартук, топаю к своим раковинам набирать в них воду. Зло плюхаю в левую остатки моющего средства из бутылки и вздрагиваю от неожиданности, когда решаю сходить за новой и выскочив из складского помещения чуть не влетаю в грудь шефа Искаева.

— Ой! Здравствуйте, Владимир Дмитриевич. Извините.

— Привет-привет, ангел Чистоты, — широко улыбаясь, мужчина отходит в сторону, чтобы я могла пройти на свое рабочее место, но посмотрев мне в глаза начинает хмуриться. — Что-то ты сегодня мне не нравишься. Пойдем-ка это исправим.

— Я… Владимир Дмитриевич… Павел Николаевич же…

— Идем-идем, — положив ладони мне на плечи, Искаев разворачивает меня в сторону кухни, мягко подталкивает к дверям в свои владения и кивает на небольшую коробку рядом с ними. — Бахилы надень, грустный Ангел. Сейчас я тебя вылечу.

Сам Искаев переобувается из тапок, в которых ходит исключительно от своего кабинета до кухни, в белые кеды, тщательно моет руки, как хирург перед операцией, и вытирает их бумажным полотенцем. После кивает приветствию сушефов и поваров и показывает мне на столик в углу его царства вкусов:

— Садись.

Только я, как и он, сперва мою руки. Маниакальная мания чистоты у шефа Искаева давно стала одной из его визитных карточек. Но самая главная — вкус его блюд. Даже самая простая яичница превращается в изысканный деликатес, если эту яичницу приготовил Владимир Дмитриевич. И он, обойдя своих подчиненных и проверив каждого, несколько секунд смотрит на меня, чтобы потом щелкнуть пальцами и улыбнуться:

- “Крок-мадам” и… карамельный кофе. Женя!

— Есть карамельный кофе, Шеф! — громко ответил су шеф.

На моих губах появилась невольная улыбка, а Владимир Дмитриевич увидел ее и подмигнул мне:

— Вот так уже гораздо лучше.