Счастливое недоразумение

Но этот болван, за которого я выхожу замуж, едва взглянул на меня! Он не заметил изящество моей, вдруг ставшей лебединой, шеи, выпуклость и другие достоинства моей груди… А может, и заметил, поскольку я не припоминаю, чтобы он хоть раз посмотрел мне в глаза. Тем временем священник, на одеянии которого кружев и вышивки больше, чем на всех присутствующих дамах, вместе взятых, соединяет нас с Шадом, пока смерть не разлучит нас, а я обдумываю, является ли недостаток внимания жениха основанием для аннулирования брака.

Я мямлю свои клятвы, Шад бормочет свои. Интересно, что случилось бы, если б я метнулась к двери, как дикий зверь, рвущийся на свободу? Я, вероятно, опередила бы его одноногого друга, но в Шаде есть что-то от гончей.

Когда нас объявили мужем и женой, сзади послышалась возня, и зазвенел детский голос:

— Дядя Шад! Дядя Шад, мы пришли посмотреть, как ты женишься!

Мы оба поворачиваемся. Я замечаю, что наши руки все еще соединены, и выдергиваю руку из его ладони. В дверях гостиной — двое детей и женщина, судя по чепцу и переднику, их няня.

Как же, дядя! Девочка лет десяти — да, бурная юность была у Шада, прежде чем он отправился расходовать энергию на французов, — и маленький мальчик приблизительно шести лет, который и говорил. У обоих черные волосы и черты Шада.

Священник, тихо хмыкнув, прижал молитвенник к кружевной груди.

Мальчик бросился к Шаду. Тот, поколебавшись, подхватил его на руки.

— Джон, ты должен стоять тихо и тогда получишь пирог.

— Эта леди теперь будет нашей мамой?

Жена и мать двоих детей меньше чем за минуту!

Моя мать, издав низкий стон, падает на руки моего брата.

Девочка, выйдя вперед, застенчиво приседает передо мной в реверансе, и я не могу не улыбнуться ей, очарованная ее хорошими манерами и сходством с отцом.

— Мы поговорим об этом позже, — шепчет Шад своим детям.

— Почему у леди волосы как у мальчика? — продолжает Джон.

— Вовсе нет… — Шад уставился на меня, подтверждая мои подозрения, что до сего момента едва взглянул на меня. — Ей-богу, как у мальчика. Это дело моей сестры, полагаю? Вам идет, мэм. И платье. Очень… гм… элегантное.

— Разве вы не представите мне своих детей, сэр? — О, как мы вежливы друг с другом!

— Да, конечно. Это Джон, а это Эмилия. Сьюзен, — обращается он к няне, — можете отвести их вниз, дать пирог и… — Они коротко говорят, прежде чем няня и дети выходят из комнаты, возможно, в кухню.

Семейство Шада, кажется, не слишком расстроено появлением его внебрачных детей. Его сестра дружески им улыбается, полагаю, что у такого высокородного семейства (во главе которого граф) хватило мудрости принять незаконных отпрысков.

Тем временем моя мать, которой мои брат и отец совали под нос уксус, пришла в себя.

— Позор, позор для моей дорогой девочки, — голосит она, что, на мой взгляд, не имеет смысла, поскольку это не я привела своих бастардов на собственную свадьбу.

— Вы бы предпочли, чтобы он позволил родным детям гнить в канаве, мэм? — говорю я раздраженным шепотом. Хотя в чем-то с ней согласна — щеголять незаконнорожденными детьми на свадьбе несколько вульгарно.

— Какая неделикатность! Дорогой, сделай хоть что-нибудь! — Эта реплика адресована моему отцу, который трет лоб носовым платком.

Мы сочувственно переглядываемся.

— Мэм, это хорошо, что он посеял дикий овес до свадьбы, а не после. Да, Шарлотта?

Мама, похоже, не одобряет мнение отца и снова падает в кресло.

Я, понимая, что Шад, несмотря на женитьбу, не намерен менять свои привычки, ухитряюсь улыбнуться. Выражение «сеять дикий овес» всегда казалось мне нелепым — зачем сеять то, что вырастет диким? Я представила себе повесу, шагающего по полю (не в сельскохозяйственном смысле) в окружении развеселых девиц в сомнительных юбчонках. Возможно, это весьма точное изображение действий Шада в провинции, и я не уверена, как жена впишется в эту очаровательную сельскую идиллию.

Сбивчивые инструкции мамы относительно свадьбы и особенно брачной ночи не содержали правил встречи с прижитыми на стороне отпрысками мужа. Интересно, где они живут и будут ли они значительной частью нашей жизни?

Церемония закончена, гости спускаются в столовую на свадебный обед. Какая мрачная комната! Портреты покойных родителей Шада — у матери подавленное выражение лица, у отца злобный взгляд — председательствуют на собрании.

— Ваша мама была очень мила, — лгу я Мэрианн, которая сидит рядом со мной.

— Спасибо, — скупо улыбается она.

Столовое серебро носит следы поспешной чистки. Я вытираю свой прибор салфеткой, родственники Шада говорят о людях, которых я не знаю, и, покатываясь от смеха, пересказывают не слишком забавные истории. Я делаю попытку завязать беседу с Карстэрсом, который поразительно застенчив.

Шад, как я замечаю, занят тем, что очаровывает родственников, я сижу рядом, натянув на лицо улыбку.

И так будет продолжаться дни, недели, месяцы? Я испугана не интимной стороной супружества, выражаясь словами моей матушки, а отсутствием внутренней близости, свойственной браку.

Как жаль, что здесь нет Энн!