Счастливые девочки не умирают

– Который час? – спросила я осипшим, насморочным голосом и сглотнула слюну – убедиться, что горло не болит.

Мама тряхнула запястьем и глянула на свой поддельный «Ролекс».

– Половина седьмого.

– Давай поужинаем в «Бертуччи», – предложила я.

– Заинька, – прошептала мама и собралась присесть на край моей койки, но, вспомнив про запрет, тут же подскочила. – Сейчас половина седьмого утра.

Я снова выглянула в окно: действительно, свет прибывал, а не наоборот.

– Утра? – переспросила я. Меня повело, и я снова разнюнилась, обозлившись, что ни черта не понимаю. – Почему я сплю в больнице?

– Доктор Левитт дала тебе таблетку, помнишь? – ответила мама. – Чтобы ты расслабилась.

Прикрыв глаза, я попыталась вспомнить, что произошло.

– Не помню, – всхлипнула я, прикрыла лицо руками и тихо заплакала, сама не зная отчего.

– Ну всё, всё, Тифани, – зашептала мама и, наверное, потянулась ко мне рукой, однако, вспомнив про запрет на прикосновения, обреченно вздохнула: – Я схожу за врачом.

Когда ее шаги стихли, я вспомнила про бледные лодыжки Бена, исчезающие в дыму.

Мама вернулась с какой-то другой женщиной в новеньких белых кедах и потертых джинсах, из-под отворотов которых выглядывали узкие щиколотки. Гладкие серебристые волосы были острижены до мочек ушей. Она была похожа на садовода-любителя, которая на досуге окучивает грядки с помидорами на своем огородике, нахлобучив соломенную шляпу, а поработав, пьет домашний лимонад на веранде.

– Тифани, – сказала женщина в джинсах, – я доктор Перкинс. Зови меня Анита.

– Ладно, – ответила я, прижав ладони к мокрым от слез и кожного жира щекам.

– Принести тебе что-нибудь?

– Я бы хотела умыться и почистить зубы, – всхлипнула я.

Анита кивнула с таким серьезным видом, будто понимала огромную важность моей просьбы.

– Сейчас я этим займусь.

Через пять минут она принесла мне небольшую зубную щетку, детскую зубную пасту с фруктовым вкусом и брусочек крем-мыла. Затем помогла мне встать. Я не возражала: Анита, похоже, была не из тех, кто по любому поводу впадает в истерику и ждет утешения от окружающих.

Я включила воду, чтобы не слышать, как мама и Анита разговаривают обо мне. Сходила в туалет, вымыла лицо. Почистив зубы, я сплюнула вспененную пасту, и она тягучей лентой повисла над раковиной, не желая обрываться. Пришлось оборвать ее пальцами.

Когда я вернулась в палату, Анита поинтересовалась, не хочу ли я поесть. Еще бы! Я спросила маму, куда подевался кофе с рогаликом. Папа съел, ответила она. Я хмуро взглянула на нее и залезла обратно под одеяло.

– Заинька, я тебе что хочешь принесу! В столовой есть рогалики, апельсиновый сок, фрукты, яйца и хлопья.

– Принеси рогалик, – попросила я. – С плавленым сыром. И апельсиновый сок.

– Насчет плавленого сыра не уверена, – сказала мама. – Но масло должно найтись.

– Если есть рогалики, значит, есть и плавленый сыр, – огрызнулась я.

При иных обстоятельствах мама обозвала бы меня неблагодарной стервой, но перед Анитой постеснялась. Она притворно улыбнулась и повернулась ко мне затылком с примятыми после ночи, проведенной в жестком больничном кресле, волосами.

– Можно я здесь присяду? – спросила Анита, указав на стул возле койки.

– Конечно, – сказала я, безразлично пожав плечами.

Анита хотела усесться, подобрав ноги под себя, но сиденье было крошечным и неудобным. Она села прямо, непринужденно закинув ногу за ногу, и обхватила руками колено. Ее ногти были покрыты бледно-лиловым лаком.

– За последние сутки тебе выпало слишком много всего, – сказала Анита, что было правдой лишь наполовину. Двадцать четыре часа назад я нехотя вылезала из кровати. Двадцать четыре часа назад я была обычным дерзким подростком, который не хочет идти в школу. А восемнадцать часов назад я увидела осклизлое содержимое черепа, а еще – лицо с оборванными губами и содранной кожей.

Я кивнула, хотя ее предположение оказалось неверным.

– Хочешь поговорим об этом?

Мне импонировало, что Анита сидит рядом, а не напротив, и не впивается в меня взглядом, как патологоанатом в наформалиненный труп. Спустя годы я узнала, что это психологический трюк, с помощью которого можно расположить к себе собеседника. «Если вы хотите серьезно поговорить с парнем (ненавижу это словечко!), начните разговор, когда ведете машину. Он охотней прислушается к вашим словам, если будет сидеть рядом», – советовала я в одной из статеек для «Женского».

– Артур умер? – спросила я.

– Да, Артур мертв, – будничным тоном ответила Анита.

Мне было дико слышать эти слова от человека, который никогда не знал Артура и до недавнего времени даже не догадывался о его существовании.

– А еще кто? – осмелилась спросить я.

– Энсили, Оливия, Теодор, Лиам и Пейтон. – Вот как, значит, Тедди звали Теодором. – Ах да, и Бен, – прибавила Анита.

Больше она никого не назвала. Я выждала немного и спросила:

– А Дин?

– Дин выжил, – ответила Анита. У меня отвисла челюсть. Я была уверена, что он мертв. – Хотя серьезно ранен. Скорее всего, он больше не сможет ходить.

– Не сможет ходить? – переспросила я, прикрыв рот краешком одеяла.