Счастливые, как боги...

Дом Алексея Ивановича Калинина рядом с конторой. Середина дня. Солнечно. Открывается дверь, и с крылечка по ступенькам тяжело сходит Алексей Иванович. Опухший, давно не бритый. Идет к конторе. Так же тяжело поднимается, опираясь в стенку. Спиной к нему Аля запирает медпункт на замок. Она поворачивается — и ужас в ее глазах.

— Вы ко мне, Алексей Иванович?

— К тебе, Аля, — еле выговаривает Калинин.

Снова отпирает замок, проходит в комнату. Аля усаживает Алексея Ивановича на стул. Он крутит опущенной головой, тяжко ему. Аля села, ждет.

— Аля, — говорит Алексей Иванович, опустив голову. Говорит в пол, тяжело ему держать голову. — Аля… Гибнет Леха, гибнет.

— Что я могу сделать, Алексей Иванович?

— Спасать надо. Г-гибнет Леха, Алексей Иванович.

— Значит, вы понимаете, Алексей Иванович, что гибнете?

— Давно понимаю, Аля.

— Вот понимаете, а зачем же так пьете? Такой человек и так пьете. У вас же орден Славы второй степени, а вы так пьете, унижаете себя и губите. Вы даже с бугаем стали бороться, люди говорят. Боролись с бугаем?

— Бор-ролся.

— Он же заколет вас. До чего же вы напиваетесь…

— Аля! — Алексей Иванович пробует приподнять голову, и тогда видна становится его- жалкая шершавая улыбка. — Ведь я поставил его. На колени.

— Кого?

— Как к-кого? Его. — Почти поднял голову, глаза теперь видны, лицо опухшее, сухие губы, кривой рот. — Как поставил? Н-на залах. Ж-животное, на воле росло. Оно от запаха может подохнуть, не привыкло, на воле росло… А я с утра белую пил и красную, и нашу, самогон, б-ррр, и тройной одеколон, а оно ж-животное, на воле росло, не выдержало. Заревел он и на колени встал, бугай…

Аля молчит.

— Ты мне таблеток каких-нибудь дай, пожален меня. Спаси. У меня Европа железо мое целовала. Стыдно мне, Аля. — Носом втягивает Алексей Иванович воздух, вроде заплакать хочет, борется с собой. — Когда мы из лагеря их ос-свободили, они мой танк целовали: французы, бельгийцы, итальянцы, англичане… даже американцы. Стыдно мне… гибнуть, Аля. Таблеток дай.

У Али полные слез глаза- Она подходит к Алексею Ивановичу, пальчики кладет ему на голову.

— Алексей Иванович… Я спасу вас. — Она идет к шкафчику с медикаментами, берет с полочки пирамидон. — Вот, Алексей Иванович, одну сейчас примете и каждый день, с утра, по одной таблетке.

Алексей Иванович запивает таблетку водой, кадык его страшно работает. Отдает Але стакан и поднимается.

— А теперь идите спать, — говорит Аля и провожает Алексея Ивановича до его крыльца, а сама идет со своей сумкой дальше.

Налево дорога пойдет на Лухтоново, направо — на Мызино. Аля сворачивает направо, идет к воротам крытого двора. Останавливается. Видит — в полумраке Михаил Васильевич Гульнов доит корову.

— Ты иди в дом, я сейчас управлюсь, — говорит он, но Аля не трогается с места, стоит, смотрит. — Иди к старухе, иди в дом.

Аля идет в дом. Лежит больная жена Михаила Васильевича. Аля садится у кровати, здоровается с больной, слушает пульс, градусник дает.

— Как чувствуете себя, теть Маш?

— Плохо, Аля.

— Придется, теть Маш, в Чамерево везти.

Тетя Маша стонет. Входит Михаил Васильевич.

— Дядя Миша, — говорит Аля, — надо тетю Машу в Чамерево везти.

— Ды ну, — тихо и грустно говорит дядя Миша. Он ставит доенку с молоком на лавку у входа в комнату, садится к столу, руки опустил, видно, что беда упала на его голову.

— Я уже не могу помочь, я же не все знаю, дядя Миша. Вот вернусь из Мызи-на, буду звонить Александре Васильевне, надо в больницу везти.

Молчат. Потом Аля говорит:

— Это вы, дядя Миша, заездили тетю Машу. Не жалеете своих жен.

— Ды ну, — сиротливо оправдывается Михаил Васильевич.

— Вы ведь пьете, они плачут от вас, а вы, небось, как выпили, так и характер показываете, кричать начинаете.

— Ды ну…

— Вот отвезем тетю Машу в больницу, что вы тут делать будете один?

Михаил Васильевич вздыхает:

— Тут самому хоть ложись, спасу пет — болит.

— Что болит?

— В спине и в боках, намочило дождем, просифонило, спасу нет. Вот пришел на полдень, корову подоил, а дальше спасу нет, не пойду на работу, лягу.

Дождем намочило. Просифонило. Это он Але так говорит. Про себя по-другому думает. Всю войну в плену провел Михаил Васильевич. Бежал сколько раз, и не удалось, били его и дальше угоняли. В лагере смерти побывал, повидал-натерпелся Михаил Васильевич. Чуть живой вернулся. Теперь вот наружу выходит лагерное.

Промочило-просифонило, да только не сейчас, а когда-то, на той несчастной войне.

Идет Аля мимо стана, что в конце деревни, поднимается на холм, а за холмом Мызино виднеется.

Улица. Возле штакетника, привалившись к нему, стоит Володя. Одет он в старое, деревенское, потому что возился только что с мотоциклом. Вдруг замечает вдали идущую по улице Алю. Быстро затягивается, бросает сигарету, кидается в дом. Начал мыть руки, надел беленькую рубашечку, городские брючки. Мать вошла с кухни, замечает Володины сборы.

— Куда наладился? Подожди Костю с отцом, ужинать будем.