Счастливые люди

Единственная и последняя возможность преодоления разнообразных комплексов, усвоенных с детства, ну, например, что я некрасивая, но умная, – это в лучшем случае, а бывает, когда некрасивая и глупая, и это чаще.

Нет, когда-то я вообще не задумывалась на тему, красивая я или нет, умная или глупая, – допустим, по сравнению с одной случайной знакомой, которая в Эрмитаже ржала как конь перед «качественной обнаженкой», – ржала в кулак, тыча пальцем, – такой сколько не тверди, что Даная – это не перекормленная страдающая мигренями тетка, а произведение искусства, – так вот, лично мне никогда в голову не приходило смеяться над Данаей и, вообще, в подобного рода заведениях, кроме, разве что, одного-единственного случая на выставке восточного искусства, – но это не в счет, – я тогда вообще неважно понимала в искусстве, и уж никак не могла пропустить человека со спущенными штанами условно кавказской национальности, – вернее, со спущенными шароварами, точнее, уже почти без них

Чего стоило родителям выволочь меня, упирающуюся, из зала, сквозь толпу шикающих и шипящих музейных тетенек, расписывать не буду, – хотя замечу не без ложной скромности, что ноги у меня всегда были сильными, – сильными и цепкими, как лианы, – не случайно из всех спортивных дисциплин я предпочитала лазанье по канату, – есть в этой процедуре нечто первобытно-прекрасное, – хотя потом, после всего уже, здорово саднит ладони и внутреннюю поверхность бедер, но какие бедра в восемь лет, какие, я вас спрашиваю, бедра, – когда вы там, наверху, под самым потолком раскачиваетесь все сильней, а внизу все такое маленькое и смешное, и жалкое, – в этом виде спорта равных мне не было, – видимо, это была компенсация за неосуществленную мечту о балете, – так вот, никакое жжение внутренней поверхности бедра не может затмить ощущение радости, граничащей с идиотизмом, когда, отталкиваясь от стены пяткой, вы взлетаете вверх, все выше и выше, – вращаетесь вокруг своей оси, не замечая смешных телодвижений и окриков там, далеко внизу

Так вот, о любви, – она не раз спасала меня, выручала, – когда я готова была провалиться в вязкое течение будней, уныние городского ландшафта, – в душе-то я страстный эстет, – вот вынь мне да положь красивое, жить без красивого не могу, а где оно, это красивое, – в ползущем ли под ногами трудяге-муравье, либо в разноцветных брызгах из-под колес велосипеда, либо в чистом половичке, притаившемся под дверью, – где бы я не жила, а уж красивое раздобуду наперекор всему, – по дороге в школу, на работу или неважно куда, – пешком, в метро, на трамвае или электричке я отыщу это красивое, – будь то ресницы бездомной собаки или ржавая полоска заката, – в минуты отчаяния, которые посещают меня, как и все временно живое, я думаю о том, что все красоты по чьему-то ужасному недосмотру всегда оказывается в другой части света, вдалеке от меня – и мысль эта, согласитесь, непереносима, особенно, если думаете вы ее достаточно долго…

И тут приходит она.

Как посланник неведомых миров, протягивает руки, проносясь на облаке или отколовшейся от материка льдине с огромной скоростью, но успевает опалить, зацепить, подхватить.

Любовь.

Признаки ее похожи на болезнь. Вначале вы путаете ее с ангиной, инфлюэнцей, гриппом.

Вас бьет мелкая, а затем крупная дрожь, – состояние паники сменяется ощущением изнурительного блаженства.

Немало времени вы проводите у зеркала, – вглядываетесь в отражение, находя себя то обворожительной, то пугающе-безобразной, то вдруг незнакомкой, совершенной до боли, до обморока.

Вы материк. Вселенная. Внутри вас – затишье перед грозой, бурей, смерчем, цунами.

Это вами любуется старик из трамвая, – это ваше лицо наполняет смыслом монотонность бегущих минут.

Вы – эпицентр мироздания. Ожидание, предвкушение, предтеча. Лучи, достигающие любого, самого жалкого закутка, согревающие усталого путника.

А еще вы застываете у окна, – стояние у окна сопровождается непременным выворачиванием суставов, исступленным молчанием и внезапными излияниями в виде слез и потока слов, вначале будто бы бессмысленных, но постепенно складывающихся в аккуратные столбики.

Любовь проходит, – это уже потом, много позже, – это уже после, наученные непременным опытом, вспоминаете вы, – но остаются слова, в столбик и в строку, и воспоминания об отражении в зеркале, о льдине, которая проносится мимо вас, о волшебной планете, на которой красиво все, даже безобразное, даже глупое и смешное, – и что самое смешное, – именно это смешное и оказывается потом самым прекрасным.

Потом, когда вы будете далеко, – на чужой планете, – посреди вечного холода и отчаянной мерзлоты, – промозглой топи и бессмысленной, отупляющей жары, – вы будете вспоминать дуновение ветерка, и видеть красивое там, где его, по идее, никогда не было.

Речь пойдет о любви

О чем думает человек, который входит в автобус?

Едет в нем, покачиваясь на сидении, либо прижавшись к окну спиной, либо опираясь на поручень.