Счастливые сны. Толкование и заказ (СИ)

Пошел я в сад, гляжу, а в саду яблоня большая повалена и вывернута с корнями. Понимаю, что это соседи сделали. "Почему?!" — вопросил я, и так горестно и недоуменно мне стало. Время осеннее или весеннее, моросит, пакостно, слякотно... Рою яму и пересаживаю яблоню, а мысль томит: приживется ли?!

Так я печалюсь и вдруг понимаю, что ведь все это во сне! И только это я собрался это понимание приспособить, оглядеться — проснулся...

Когда на следующий раз повисло передо мной сонное видение, то случилось это на еврейскую пасху. Приснилось, что выпал зуб. Вроде два зуба выпало, но один меня вовсе не тронул, вроде не касается меня. А второй видел явственно и даже обреченно тосковал (почище чем наяву, когда мне зуб мудрости вырвали, но без отчаяния дневного, смиренно).

Зуб большой, продолговатый и Очень Старый. Ощущение, что он давно должен был выпасть. Кость от времени потемнела, стала серо-темно-бурая...

Зубы корневые и даже ближе к зубам мудрости, а не целиком; а дробно выпадали, как-то частично, так что во рту все осталось на месте, по-прежнему. Без крови. Я стал думать, к чему бы это? Неужели два мужика помрут, только один мне человек родной, близкий, хотя и не родственник, а второй — вроде как не касается меня, скорей всего вождь помрет, дело неприметное в смысле переживаний, но важное в смысле перемен.

И пока я так раздумывал, неожиданно переменилось сновидение, как будто подтверждая мои мысли, и очутился я в Москве. Пьянки, разговоры пошли. С жаром рассказывал про то, как на Западе. Не верили, удивлялись... "Не задумываясь приехал бы, если б смог!" -воскликнул я. "Так оставайся! — говорят мне. — Ты уже тут! Приехал!"

Это противоречие меня удивило. Я стал думать и проснулся!

Вижу я после этих и других всяких снов что никак мне чистоту и ясность сознания не обрести. Все время запутывают видения. "Эх! -думаю. — Где же помощь обещанная?!"

Внимание отвлекают во сне, как наяву, не дают собраться, сосредоточиться, та же беда — не можешь понять без этого, что делать дальше...

Снилось, будто с женой оставили машину и по снегу (хоть вроде и в Тель-Авиве), в сумерках ходим по улицам. Люди толкаются, какой-то люд. "Социалисты!" — крик, и все мятутся вдруг, толпа бежит. Мы — в сторону, хоронимся: сомнут! А я иду в мешке, по колено в мешке, не босой, а носков и туфель тоже нет. Так ходим, ходим и никак до машины не дойдем (обратно). Я сержусь, потому что из мешка хочу высвободиться и обуться обыкновенно, как следует. А жена, будто нарочно, все водит и водит. Ибн Гвироль улица, а за ней где-то машина, да не помню, где? Помнил бы, так давно бы ушел. Надоело!

Вдруг вспоминаю я, что это сон! А во сне я летать умею, и поднялся! И сразу посветлело. Через крышу высоченного дома, и страшновато стало, как вниз глянул — бездна! День ясный. Страшок ушел. Лечу и слышу голоса: жены и подруги. Будто в ресторане они, а голоса доносятся через зарешеченное окошко.

До того вроде я спустился и возле входа оказался в баню, что ли, с предбанником и человеком противным. (И вход, как в баню с предбанником и человеком гнусным.) Я на пол не ступаю, над полом, поджав ноги, плыву. А этот азиатского вида, наглый тип (напоминает монаха из Храма Гроба Господня, который как-то кричал на нас), запрещает входить, наступать, ругается... Я ему запретил, а он (Привратник) говорить продолжает, кричит. Удивился я, что запрет не сработал. Крикнул: "Молчать!" И вроде стих Привратник, хотя и злобился сильно до того. Проплыл я сквозь это здание, сквозь залу – коридор с людьми, узлами, вход банный, а вроде вокзала, на самом деле. Выплыл Назад, поднялся высоко и тут руки стал разглядывать. Вспомнил себя окончательно. Гляжу, а руки — странные. И еще во сне дивлюсь, что непрозрачные они, хотя и отчетливо вижу, сосредоточился донельзя — непрозрачные и не светятся, как в Том сне, а знаю, что должны светиться, что иллюзия, видимость одна эта твердость тела и рук, я знаю это, а не стряхнуть морок! Собрался дальше исследовать, а тут голоса и услыхал сразу же. Они меня и отвлекли. Соблазнился. Залез через окошко в ресторанчик (как в Германии, в той деревне, но высоко, вверху дома). И какие-то люди уже другие за столами. Женщина, похожа на южноамериканку. Лицо страшно режуще явственно: глаза — тряпочки голубые плотные, без зрачков, и подбородок двойной: старая, а есть в ней прелесть. Танцевать зовет, я у жены спрашиваю, мол, можно, не рассердишься ли, если потанцую? Жена надулась, отвратительно злиться стала. И так мне противно сделалось. Думаю, вот гадость какая, желает баба всю мне жизнь до мелочей регулировать...