Счастливый час в «Каса Дракула»

— Сегодня звонил Гэбриел. Прошлой ночью КАКА проникли в твою квартиру и вывезли оттуда несколько коробок.

— Минуточку! — воскликнула я, чувствуя себя жертвой насилия и приходя от этого в ярость. — Взлом и вторжение — это дело полиции. Гэбриел мог бы заявить о случившемся анонимно.

— Себастьяну ничего не стоит заявить, что он твой старый друг и что ты, мол, попросила его привезти тебе какие-нибудь вещи, — совершенно справедливо возразил Сэм. Он умолк, словно обдумывая что-то.

— Что еще? — осторожно спросила я.

— Один из взломщиков с помощью краски-спрея нанес на стену над твоей кроватью граффити — «Сгори в аду, темнокожий суккуб».

Я разразилась целой тирадой ругательств, а потом добавила:

— Неужели это не поможет копам понять, что КАКА мне не друзья?

— Это все пустяки по сравнению с тем, что члены КАКА обычно творят внутри страны и за ее пределами. Взять, например, их активное участие в разорении государства, вымогательство и взяточничество… Возможно, они думали, что у тебя есть адрес Освальда или информация о его семье.

Созданное теплым кукурузным хлебом счастье куда-то улетучилось.

— Значит, Себастьян и его неофашистская милиция могут беспрепятственно грабить мою квартиру?

— Юная леди, в самом деле, вы так сгущаете краски! — прокомментировала Эдна, мельком взглянув на меня.

— Хорошо, Эдна, а как бы вы это описали?

— Мне-то зачем такое описывать? Не я же строю из себя писательницу!

По непонятной мне причине Сэм и Уинни посчитали эту реплику смешной.

Я безумно злилась на Себастьяна и раздражалась из-за того, что вампиры, судя по всему, не считали кражу таким уж страшным событием, поэтому я решила встряхнуться и отправилась на прогулку.

Собаки трусили рядом со мной, а я старалась серьезно обдумать сложившуюся ситуацию. У меня мурашки бежали по всему телу от мысли о том, что Себастьян роется в моих вещах, лапает мое нижнее белье, читает мои письма, глумится над моим скромным скарбом. Несомненно, он посчитает меня полной идиоткой из-за того, что я храню напоминания о тех временах, когда мы были вдвоем.

Солнце светило над великолепными холмами, окружавшими долину. Я заметила белого журавля, стоявшего на берегу ручья, как раз там, где начинался маленький прудик. Отчаянно лая, собаки рванули вперед, и птица, грациозно взлетев, исчезла из виду.

— Фу! Нельзя! Нельзя!

От внезапного окрика я вздрогнула и тут же увидела Освальда, сидевшего на валуне. Он встал и пояснил:

— Собаки знают, что им нельзя допекать цапель.

— А я подумала, что это журавль, — нервно ответила я.

— Журавли крупнее, — объяснил он. — А это белая цапля. Им нравится ловить здесь рыбу.

— Ой, а я и не знала, что они так далеко улетают от моря.

— Да, улетают. — Освальд немного помолчал, а потом тихо спросил: — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. Судя по всему, теперь мой организм обладает способностью мгновенного заживления любых ран. — Слова еще не слетели у меня с губ, а я вдруг поняла, что звучит это и вправду поразительно.

— Я только что видел Уинни: она ехала на работу. От нее я это и узнал.

— Тебе такое не кажется странным?

— Ты удивительная девушка.

Его ясный взгляд действовал на нервы, поэтому я заявила:

— Ладно, пойду-ка я назад.

Я думала, что Освальд останется там, где был, но он принялся вышагивать рядом со мной. Я смотрела строго вперед. Освальд то и дело наклонялся, чтобы приласкать собак или бросить им палку.

Когда он заговорил, голос его показался мне очень громким:

— Ты выглядишь гораздо лучше.

Напоминая себе, что поведение должно быть нейтральным, я ответила:

— Я себя и впрямь лучше чувствую.

— При сильном жаре у людей часто бывают видения.

— У меня не было никаких видений, — с опаской проговорила я, мучаясь сомнениями: вдруг во сне я что-то сказала об Освальде, а Уинни услышала?

— Не было?

— Я ничего такого не помню. И по гроб жизни буду благодарна Уинни за то, что она позаботилась обо мне, провела со мной целую ночь и сделала все, чтобы я выкарабкалась.

Освальд улыбнулся своей кособокой улыбкой.

— Уинни заботилась о тебе?

— Да, все время. Она очень предана своему делу, — многозначительно добавила я, стараясь напомнить Освальду о качестве, которое он особенно любил в своей невесте.

Несколько минут между нами царило неловкое молчание, потом Освальд спросил:

— Ты любишь птиц?

Ну и вопросики у него!

— Я высоко ценю их роль в экосистеме, — ответила я. — Журавли и белые цапли очень даже красивые. Мне, конечно же, нравятся воробушки и малиновки. Сомневаюсь насчет тех, кто питается падалью. А вот колибри — прелесть.

— А что ты думаешь о курицах?

— Очень вкусные, если пожарить.

— Не в виде еды. Как ты относишься к курицам как к животным?

— Я еще не сформировала какого-либо отношения к курице.

— Рад слышать, что у тебя нет предубеждения против них, — сказал Освальд и взглянул на меня. В его глазах плясали смешинки.

— Я хотела бы услышать какой-нибудь разумный аргумент за или против породы куриных, — продолжала занудствовать я.

Освальд расхохотался. Я почувствовала, что мы перешли на безопасные темы, и облегченно засмеялась тоже.

— Последнее время многие девушки считают слово «курица» оскорблением.