Счастливый день везучего человека

Шагает себе Федотыч и думает: удачливый все же он человек, как ни верти. Везучий. Взять хоть войну. Вернулся без царапины. А ведь много, много — даже вспомнить страшно — его друзей не вернулось вовсе. Многих пришлось хоронить. А еще больше — и не пришлось даже: авиация все же… Молодые парни, красивые. Улетали навсегда. Не находили даже обломков обгорелых. А дома их ждали. Кого мать, кого жена, кого девушка… Э-эх!

А он все возвращался и возвращался…

Или вот еще разок — в «билете» попалась жизнь. Уже здесь было, в Сибири. Ехал он однажды в междугородном автобусе с «дохлой» шабашки, неудавшейся: не работники в бригаде попались — алкаши. Больше пропили тогда, чем заработали. Ехал он, короче, пьяный. Да еще прихватил с собой кое-что на дорожку. Ну и разморило — он сзади сидел, над самым движком. Уснул и от тряски сполз на пол. А «Икарус» на скорости влепился в стоявший на обочине трубовоз. Страшная была авария, люди погибли. А Федотыч даже не проснулся. От удара только челюсть у него вылетела, вставная. «Вот алкану подфартило, — поражались тогда, — в двух рубашках родился».

И деньги Федотыч не впервой находит. Года три тому назад тоже вот случай был. Он тогда работал в овощном, грузчиком. Послала его директриса зачем-то к лотку. От их магазина овощная палатка. Проходит он к этому лотку и издали еще видит — у него дальнозоркость — что-то краснеет на асфальте, из-под нижнего ящика выглядывает. Тоже тогда нюхом почуял — будет пожива. А подлезть — ну никак! — на глазах у продавщицы. Может, она и обронила… Тогда он на хитрость пустился: стоит с ней базарит, и вроде как случайно, ключ обронил. Нагнулся и — раз! — вытянул. Зажал вместе с ключом, и на карман! Потом оказалось — три червонца, свернутые. Ну он тогда уж и повеселился, бубена масть! Правда, его с работы «нагнали»: неделю не являлся. Ну да это детали, дело житейское…

А как-то, этой уж осенью, и смех, и грех! (В своем гастрономе дело было.) Глазам Федотыч не верит: бесхозный четвертак валяется. Он, как ястреб, на него! Да не успел… На пол-секунды, может, опоздал. Ближе стоял какой-то ханыга, мать его! — опередил. Федотыч все равно его за руку схватил. И в глаза этак выразительно ему вперился. А тот — тык-мык — делиться добычей ему неохота, но ведь понимает, старик скандал может устроить. А тут и хозяин четвертака, может, поблизости.

Федотыч ханыге в ухо: «Ты мужик, или нет?» Тот сквозь зубы: «Будет». Подошли к кассе, разбили четвертак на два червонца и пятерку. Сунул ханыга Федотычу пятерку — и ходу! Федотыч, между прочим, на красненькую рассчитывал. Ну и на том спасибо. Мог ведь и этого не дать: кто успел, тот и съел.

Везет ему все же на этом свете… Многие его ровесники — а ему ведь уже шесть десятков шарахнуло — давным-давно на два метра ниже. Или на таблетки трудятся. А у него крутится еще мотор, стучит почти без перебоев. Из всех болезней — радикулит проклятый. Да еще печенка, будь она неладна, стала в последнее время… А может, и не печенка вовсе, что он — доктор?

Словом, живет себе Федотыч, коптит атмосферу своей «козьей ножкой»…

Задумался старик, а ноги сами собой несут его к винному. Подходит и, глядь, стоит в стороне компания бичей: их около каждого винного магазина, как весной грязи, а ближе к закрытию — особенно. Федотыч на радостях и запамятовал про них, иначе, само собой, и близко бы не сунулся. Тем паче, денег — как у дурака махорки. Они, бичи, живо расбашляют, им только «маяк» дай!

Бичи его мигом засветили: у них глаз. И нюх собачий. Витька Гороховский его заприметил, по-простому Боб. Этот Боб раньше боксировал в среднем весе, талантливый, говорят, был парень, с большим будущим. А теперь кончился мужик, спился. Трется у винных лавок, шакалит на выпивку. От бокса один нос остался, а, может, и не от бокса — мало ли обо что можно шнобель своротить? Морда от мороза красная, а больше от «Веры Михалны» (по-простому так вермут обозвали). В насмешку, что ли, подставляет морозу свою облысевшую не по годам голову непутевую.

— О-о, кто нарисовался! Дед Мороз! Здравствуй, старый хулиган! — приветствует громогласно. — На всех парусах прешь, «капусту» заимел? Отстегни пол-мешка!

И Федотычу — деться некуда.

— Да нет, Витек, сухо, — оправдывается, — мимо шел просто…

— Это ты, старый, на уши наезжаешь, — Борода вмешивается. Его все так зовут: «Борода», хоть он и без бороды. Он то отпускает бороду, то сбреет, а имени его никто не знает. — Ты просто так мимо не ходишь. Ты просто так, мимо, на печи лежишь, лапу сосешь. А как «бабки» завелись — так сюда, как муха на дерьмо. Или в «Ландыш» за «Шинелью № 5».

— Да нету, ребята, нету. Ну в натуре! Ну гад буду! — Федотыч гулко бьет себя в грудь и деланно кашляет, мол, чахотка. Это у него типа шутки-прихватушки: кулаком в грудь и кашляет надсадно, изображает. — Думал сам на хвост упаду кому, — хитрит старик.