Счастливый Феликс: рассказы и повесть

В соседней комнате, где играли мальчики, что-то упало с громким стуком, и сразу стало очень тихо. Валентина вскочила, но свекровь опередила: «Сиди-сиди, я сама». Вскоре и появилась, ведя за руки внуков. Оба были перемазаны землей. «Это не я!» – «Ты первый начал!» – «Он сам упал, я не трогал…» Валентина взялась за щетку и совок, Павел сгреб сыновей и повел умываться. Потом была бестолковая суета вокруг разбитого горшка, свекровь топталась рядом: «Не надо, не надо, я сама». Комки земли были разбросаны по полу и попали на письменный стол, надо было стряхивать их осторожно, но эта возня как-то заслонила на время тесные джинсы за 80 рублей и съежившуюся фигуру старушки, терпеливо ждущей решения своей участи. Невский проспект, рядом с Литейным, высокие потолки. Вовремя расколотили мальчишки этот горшок, потому что тетя Софа, Валентина знала, вернется снова, и встретиться с ней взглядом она боялась.

2

Валентина мучилась. Накануне мерила джинсы еще несколько раз и совсем отчаялась. Рубашка в тоненькую клетку, элегантно завязанная на животе, не помогла. Стаскивая

джинсы в очередной раз, зацепила молнией единственные колготки. Колготкам хана, чертову «монтану» надо возвращать. Или посоветоваться с матерью?

После работы поехала к родителям. Сразу выложила матери про загубленные колготки, 80 рублей, которые надо кровь из носу отдать завтра, и что делать с джинсами, когда фигура ни к черту.

– Надень, – коротко сказала Марина.

Потом отошла в сторону и чуть прищурилась.

– Фигура как фигура, чем ты недовольна? Джинсы… Ну-ка подойди поближе, что это они, как из фанеры? Сесть можешь? А теперь встань. Это не твой размер. Отдай и не мучайся – считай, что 80 рублей сэкономила. А впрочем… Дай-ка я померю, – и быстро скинула халатик.

На матери джинсы сидели как влитые, но Марина покачала головой:

– Нет, совсем деревянные; да после стирки сядут.

И стало легче, как всегда бывает от принятого решения.

Складывая джинсы в пакет, она рассказала матери про «Кешину идею». Марина всплеснула руками: «И вы согласились?!» Чуть было не кинулась звонить Иннокентию («я буду дипломатична»), но решила вначале поговорить с Галей: «Она ведь разумный человек, хоть и манная каша». Не позвонила. Рассеянно сунула Валентине сверток: «Примерь: я купила блузку, мне тесновата», после чего сделала то, что всегда делала в затруднительных случаях: начала варить кофе.

За столом на кухне Марина закурила и даже не возмутилась, когда Валентина тоже взяла сигарету: то ли думала о другом, то ли решила не тратить пыл. Постукивая пальцем по сигарете, мать не отрываясь смотрела в одну точку. Репетирует беседу, поняла Валентина.

– Иннокентий, скажу, – медленно заговорила Марина, – что ты там задумал со своей тетушкой? Какого, скажу, лешего…

– Это ты называешь «дипломатично»? – хмыкнула Валентина.

– А какого лешего, в самом деле, он хочет на чужой спине в рай въехать? – взорвалась Марина. – Неужели в их трехкомнатных хоромах не найдется места для родной тетки?

Все было, однако, не так просто. В «трехкомнатных хоромах» еще недавно, кроме родителей Павла, жили его дед с бабкой – ветхие, слабые, часто и подолгу болевшие. Жизнь осложнялась не только болезнями. Как у многих стариков, у них были свои странности, смешные и нелепые для постороннего.

…В самом начале войны дед отослал жену с дочкой, беременной старшим сыном, в эвакуацию, сам же был отправлен в Ленинград в командировку. Оказалось – в блокаду, которую пережил благодаря зятю Иннокентию, находящемуся в оборонных частях. При любой возможности он пробирался в обледеневший город, чтобы поделиться с тестем скудным солдатским пайком. Спустя годы старик забыл об этом – или не хотел вспоминать, или память отторгала голодное лицо молодого Кеши и обмороженные руки, которыми тот вытаскивал из-за пазухи кусочек хлеба – крохотную порцию жизни. Забыл, наверняка забыл, и часто сердился, что ни дочка, ни зять не делают запасов, хотя хлеб есть в магазинах, продается без карточек и без очередей – не считать же пять-шесть человек очередью? За хлебом ходил сам – и сам же нарезал аккуратными ломтиками, сушил и складывал в наименее доступные места: мне же спасибо скажете. Дочка и зять находили тайники, сухари прятать не разрешали. «Папа, мыши заведутся!» – сердилась Галя. Смешная, думал старик. Какие мыши? Давно всех изловили и съели. Почему кошки, кошек еще раньше… Ни мышей, ни птиц в городе не осталось.

Бабка пережила войну в эвакуации, блокады не знала и потому не понимала ни тревоги о «запасах», ни фанатичной сушки сухарей. Рассказы о бабке носили характер семейных анекдотов. Иннокентий Семенович любил повторять одну историю, как, придя с работы, застал тещу в глубокой печали. Она сидела перед зеркалом, не сводя с него горестного взгляда. «Что случилось?» – испугался зять. «Иннокентий, – скорбно и торжественно ответствовала старуха, – у меня появились морщины». Недавно ей исполнилось восемьдесят.