Счастливый город Гагмагон

–  Потом вскоре объявили о капитуляции. Победа! Мы все обрадовались: живы! Четыре года пекла такого – и вот живы! Эх, заживем теперь, думали. А тут приказ идти Праге на помощь. Они по радио кричат, чехи: «Русские братья, на помощь! Русские братья, на помощь!» Они там под занавес восстание у себя в Праге устроили, ну, немцы недобитые их стали давить, кто ж поможет, чьей кровушкой землю полить не жалко? Русских братьев! Лучше бы нам о победе не объявляли! Тяжело было в бой идти, когда уже поверил, что войне конец, что подарена тебе долгая жизнь. И полегло там ребят наших… А я, видишь, цел.

Старшина отмахнулся:

–  Опять ты за свое. У всех судьба своя. А дальше-то что?

–  Дальше война уже совсем кончилась. Стояли мы на берегу реки, на другом берегу союзники. У них всегда музыка, веселье. Они нас с того берега зовут: «Давайте, мол, к нам». Но мы вели себя сдержанно, как подобает, хотя иногда весело было на разных языках через речку перекрикиваться. И ведь понимали как-то друг друга! Хотя по-английски у нас никто не умел, в школах тогда все немецкий учили. А с нашей стороны немцы через лес к реке пробивались: нас боялись как огня, все к союзникам попасть хотели. Мы их не трогали – плывите, хрен с вами. Лежачего не бьют, так ведь? И вот как-то большая группа фрицев выскочила и плюх в реку! К американцам поплыли. Ну, и мы чего? Плывите, не жалко! А союзники выскочили на тот, свой берег и всех до одного в воде перебили. Мы, конечно, тогда немцев не жалели, но сами бы так никогда не поступили.

–  Папочка, к тебе Павлик пришел, настоящий, – позвала его дочка, и его однополчане посторонились, полюбовались его сыном и пропали.

А сын стал его соком поить.

–  А где Хиштаки? – спросил он, напившись, ища глазами дочку.

–  Да здесь я, – засмеялась она, – здесь я, хитрец ты мой. Ты давай, имя мое вспоминай. Ну, вспомни, какой у нас с тобой город был волшебный. Счастливый город. Там все жили: и поросята, и котята, и крот, и слоны с большими ушками, и зебры, и медведи. Мику мою помнишь? Она у медведей главная была, порядок у них наводила. А еще там у нас белка жила живая, ты ее из Вологды привез… И это был город весь мой. И ты мне подчинялся. Я могла орденами награждать за верную службу, у нас карта города была, красивая, ты начертил, и мы все новые улицы прокладывали и названия им волшебные придумывали. А город этот назывался… Ну, ты помнишь как?

–  Я помню, помню. Вот оно, имя, тут. Не выговаривается только.

–  Ну хорошо, хорошо, спи, мой маленький.

Через несколько дней он уже мог шевелить руками и ногами, только пальцы на левой руке еще не все слушались. Внук, студент-медик, делал ему массаж и говорил, что скоро все нормализуется…

В один из дней дочка не пришла. Он спросил о ней у жены. Та не была дочкиной мамой, она была его второй женой и всю их совместную жизнь ревновала его к прошлому.

–  В больницу легла на несколько дней, кровотечение у нее какое-то, сказала – oneрацию несложную сделать надо. А может, устала от тебя, отдохнуть захотела, – равнодушно произнесла жена, не злой, в общем-то, человек, но с сильно развитыми собственническими рефлексами.

Он терпеливо ждал свою Хиштаки и старался вспомнить, как назывался их город и какое имя он все-таки дал ей, своей девочке. Он был уверен, что, когда вспомнит, сразу встанет и тогда сможет поехать к ней в больницу и помочь, и пожалеть.

–  Ее ж пожалеть некому. Дети могут только бояться за нее, а сила-то вся от нас, старших.

Он помнил, как помогли ему приходы отца, как он снова захотел жить и поверил в свои силы.

В праздничный день двадцать третьего февраля весь день приходили к нему гости из этой, отсюдашней жизни. Он приустал, а на сердце тяжелым камнем легла тревога. Оставшись один, он попытался заснуть, но сон не шел. За окном что-то белело и двигалось.

«Наверное, снег пошел», – с тоской догадался он и поднял глаза к темному стеклу. Там стояла, зыбко переливаясь, дочка в бедной белой простыне.

–  Здравствуй, П-павлик, – неуверенно начал он. – Тебя выписали?

И сам понимал, что ерунду говорит, что не оттуда она пришла, не через дверь появилась. Сердце страшно билось. Он должен был держать себя в руках, должен был дождаться ее ответа.

–  Папочка, спаси меня, папочка, я, наверное, умираю. Они мне вчера операцию сделали. Веселые были, пьяные – и анестезиолог, и хирург, день предпраздничный потому что. Им все почему-то выпивку несут, как слесарям-сантехникам. Они мне плохо все сделали, папочка, а сегодня опять повезли в операционную. Я не хотела, а они сказали, чтобы я им праздник не портила и что они и спрашивать меня не будут. Я, кажется, умерла. Папочка, меня куда-то уносит, далеко-далеко. Папочка! Я забыла, как моих деток зовут! Я помню только, что люблю их очень! Как же они без меня, мои деточки? Как ты без меня, мой маленький?

Он собрал все свои силы. Он знал, что должен сделать.