Счастливый город. Как городское планирование меняет нашу жизнь

Если бы вам довелось проезжать через Селлвуд в конце 1980-х годов, скорее всего, вы бы обратили внимание на высокого молодого человека с копной черных волос, угрюмо подстригающего газон перед домом в деревенском стиле на Саусист-Найнс-стрит. Это Марк Лейкман. Он прожил здесь большую часть жизни и был отчаянно несчастлив. Район, где он обитал, сложно назвать приятным. Своими скромными по размеру участками и улицами с высаженными вдоль них деревьями Селлвуд напоминал уютный «трамвайный пригород», можно было часами гулять по его улицам и не встретить ни одной живой души. Когда жителям нужно было куда-то добраться, они не раздумывая садились в автомобиль. На улицах не бегали дети, зато всегда был поток автомобилей, которые хотели срезать путь в Портленд из дальних пригородов. Лейкман не мог избавиться от ощущения разобщенности. По профессии он был архитектором и увлекался культурой городского проектирования. Его не покидала мысль: что-то в его районе очень неправильно. Но он не мог понять, что именно.

Когда Лейкману исполнилось 27 лет, он уволился из крупной компании и стал искать решение своей ситуации. Задача была не только личной, но и архитектурной. Возможно, он искал то, что архитектор-философ Кристофер Александер[515] однажды определил как качество без названия[516], ощущение жизни в городе и в себе.

Лейкман пересек Атлантику. Он побывал на развалинах мест, которые строили его далекие предки-кельты: каменные круги, утопающие в вересковой пустоши, в Озерном крае[517] Великобритании. Он изучал ритм жизни людей на площадях в городах Тосканы и был так же впечатлен, как и Ян Гейл тридцатью годами ранее. Наконец, после нескольких лет путешествий по трем континентам, он попал в область дождевых лесов на границе Мексики с Гватемалой. Здесь живут лакандоны — народ группы майя, чьи предки боролись с испанскими завоевателями. Они сохранили традиционный уклад, их не коснулась современная цивилизация.

То, что Лейкман так долго искал, он нашел в скрытой от посторонних глаз деревушке Найя. Это место вряд ли можно было назвать романтичным. Еду здесь готовили в земляных очагах, а хижины строили из грубо обтесанного красного дерева. Лейкман был поражен, какую насыщенную жизнь ведут обитатели деревни и как она отражается на их поселении. Пространство постоянно менялось из соображений удобства или по воле воображения. Лакандоны встречались на переплетающихся тропинках между домами и садами, и эти места утаптывались и расширялись, становясь площадками для собраний. Когда лакандоны были вместе, они образовывали несколько кругов. По мере того как их разговоры переплетались и сливались, круги тоже становились больше. Эти формы отражали внутреннюю политическую и социальную динамику жизни в деревне. Каждый участвовал в том, что происходило на этой «земляной агоре». Не было разделения между детьми и взрослыми.

Прожив в деревне несколько месяцев, Лейкман подружился с вождем Чаном Кьин Вийо[518], почтенным стариком с морщинистым лицом, у которого было две жены и 21 ребенок. Сидя однажды в дымной хижине вождя, Лейкман признался, что, только когда он попал в деревню Найя, ему удалось избавиться от чувства разобщенности. Впервые он видел сообщество людей, которые вели себя как сообщество: ежедневно собирались вместе, общались, помогали друг другу. Он всерьез подумывал там остаться. Однако мудрый вождь посоветовал ему вернуться домой и исправить свою деревню.

Господство сетки

Вернувшись в Портленд, Лейкман осознал, что то место, которое могло бы быть «сердцем его деревни», похоронено под слоем асфальта именно здесь — на перекрестке улиц Саусист-Шерретт и Саусист-Найнс. «Почему жители Селлвуда не знают друг друга по именам, не общаются, не собираются вместе? — размышлял Лейкман. — Почему они не ведут себя как жители одной большой деревни?» Он понял, что отчасти ответ скрывается в проектировании пространства. Сетка прямых, пустых улиц была полной противоположностью кругам в деревне Найя.