Счастливый каллиграф Тайдзан

Мне кажется, я должен рассказать еще об одном ученике Тайдзана или, вернее, об ученице. Это была Тогам Фуруминэ, девушка лет восемнадцати-девятнадцати, удивительно красивая, милая и обаятельная. У Тайдзана были и другие ученицы, но ничем особенным они не отличались. При виде их я не испытывал ни удовольствия, не неудовольствия. Зато когда появлялась Токиэ, я бывал просто счастлив. Ее любили все без исключения. Тайдзан особенно. Его жене она тоже пришлась по душе. Токиэ часто засиживалась у нее в комнате, а мы тщетно пытались выманить ее в кабинет Тайдзана. Меня абсолютно не интересовали другие ученицы, но я расстраивался, если мне не удавалось увидеть Токиэ хотя бы па несколько минут. И это я, старик! Нечего и говорить, каким успехом пользовалась она у молодежи.

По словам Тайдзана, Токиэ была несчастной, но почему и в чем, он не говорил. Жена Тайдзана, по-видимому, прониклась сочувствием к девушке.

Потом уже я узнал, что Токиэ в раннем детстве потеряла отца, а совсем недавно мать и жила одна. Жена Тайдзана давала ей различные поручения, помогала заработать на жизнь.

Я открыл одну тайну: Накада и Токиэ часто гуляли вместе. Я понял, что они любят друг друга и в то же время словно бы боятся, что кто-нибудь узнает об их любви. И я никому ничего не говорил. Мне они казались прекрасной парой, я радовался их счастью и мечтал, чтобы они поженились.

Поистине все отлично складывается для Токиэ Фуруминэ, думал я. Девушка постепенно менялась. Ее лицо, озаренное счастьем, стало еще прекраснее. Я считал, что их тайна известна только мне одному, и ужасно этим гордился.

Но кажется, я уже говорил вам как-то, что Накада умер. Умер нелепо, попав, под машину. Почему-то – не знаю уж, о чем, он думал, – перейдя улицу, он вдруг повернулся и пошел назад. Тут на него налетел грузовик на полной скорости, и Накада не стало.

Я впервые увидел, как Тайдзан плачет. На похоронах, когда его попросили сказать что-нибудь о своем ученике, он разрыдался.

А на седьмой день после похорон Накада Токиэ Фуруминэ-сан тоже покинула этот мир. Покончила с собой, приняв большую дозу снотворного. В записке, которую она оставила для супругов Тайдзан, было написано: «У меня нет больше сил жить. Я пыталась заставить себя, но ничего не вышло. Простите меня!»

Говорят, Тайдзан, прочитав записку, сказал: «Глупышка! Глупышка!.. Глупышка!..» – и захлебнулся слезами.

Но жизнь шла своим чередом. Оправившись от этого жестокого удара судьбы, Тайдзан вернулся к каллиграфии.

Как-то он сказал мне:

– Умри я месяц назад – и можно было бы утверждать, что умер самый счастливый человек на свете…

Смерть этих молодых людей была слишком жестоким ударом для престарелого учителя.

И еще он сказал мне однажды, сидя за работой:

– А я-то думал, что постиг жизнь… Но все в мире так быстротечно, так ненадежно!

Потом Тайдзан заявил, что вскоре приступит к работе, которая станет завершающей в его творчестве. По просьбе почитателей Тайдзана в одной из провинций должны были установить его обелиск, и старый каллиграф ужасно мучился, сочиняя текст для надписи.

Он придумывал одну фразу за другой, но ни одна из них его полностью не удовлетворяла. Ему казалось, что в них отсутствует нечто самое важное. Тайдзан без конца писал, делал черновые наброски и уничтожал их.

Однако меня волновало другое. С Тайдзаном творилось что-то неладное. Он постепенно начал сдавать. Это почувствовал не только я, но и его жена. Почувствовала и боялась, чтобы он не заметил ее тревоги. Тайдзан, наверно, и сам понимал свое состояние. На их дом, еще недавно такой счастливый, легла мрачная тень.

Я пытался избавиться от дурного предчувствия, но ничего не мог поделать. Смерть сначала наложила лапу на Накада, потом на Токиэ. Ограничится ли она двумя жертвами? Не является ли для нее Тайдзан самой желанной жертвой?

Мне очень хотелось убедить себя, что все это вздор, больное воображение. Ведь я не верю ни в каких богов – ни в бога смерти, ни в прочих. Почему же теперь я вбил себе в голову, что бог счастья отвернулся от Тайдзана? В другие времена я бы посмеялся над самим собой, но сейчас мне было совсем несмешно. Скажу только одно: над домом Тайдзана, некогда таким безоблачным, нависла черная туча.

И у Тайдзана, и у его жены лица были хмурые. Порой оба они бодрились, но мне казалось, что они делают страшное усилие, пытаясь не выставлять своих чувств напоказ. Иногда, когда я бывал у них, мне вдруг начинало чудиться нечто совсем уж несуразное – я слышал тихий, едва слышный смех бога смерти.

Однако на людях Тайдзан держался хорошо. Да это и понятно – ведь он был Тайдзан. Многие считали, будто он окончательно пришел в себя и даже окреп.

– Ну как, – спросил я его однажды, – сочинили текст для обелиска?

– Нет еще. Не стоит торопиться… Я ведь пока не собираюсь умирать.

И он рассмеялся своим тайдзановским смехом, в котором, однако, чувствовалась некоторая нарочитость.

После этого у меня появилась уверенность, что Тайдзан вопреки всему остался прежним Тайдзаном. Он не сдастся. Придет в себя, выздоровеет.