Счастливый покойник

Долгое время отец Феликса относился к сыну с плохо скрываемым разочарованием. Сын, как ему казалось, характером и сутью был слишком похож на мать – женщину мягкую, податливую и молчаливо-книжную, похожую на повзрослевшую без страстей Татьяну Ларину. После ее смерти Ян Андреевич не раз делал попытки повлиять на сына в плане воспитания, но его взрывной характер приводил к тому, что приходилось слишком много времени посвящать решению собственных проблем. Однако все изменилось после того, как он ради воспитания мужественности забрал сына из гимназии и, несмотря на протесты деда с материнской стороны, определил пятнадцатилетнего Феликса в кадетский корпус.

Феликсу без особых усилий давалась как учеба в гимназии, так и воинская муштра. Он был не слишком силен, но вполне здоров и крепок, а главное – очень легко принимал любые правила и не стремился нарушать дисциплину в отличие от других ровесников, которые видели в этом особое проявление удали.

Однако же через год в училище разразился скандал, главным героем которого стал именно юный Колбовский.

Один из преподавателей, оскорбленный довольно невинной шуткой кадета Косицина, в отместку устроил на него травлю. Косицина стали наказывать по малейшему поводу, доводя до истощения и истерик. И единственным человеком, который не стал закрывать на это глаза, стал другой кадет – Феликс Колбовский.

Хотя все сокурсники от души сочувствовали безвинно страдающему Косицину, таскали ему тайком пайку из столовой и ворчали в спальнях о бунте, вслух объявить о несправедливости решился только Феликс. Он дождался визита в училище великого князя Сергея, вышел вперед на общем построении и, глядя в глаза почетному гостю, четко и раздельно обрисовал ситуацию. Великий князь внимательно его выслушал, спросил фамилию, а затем, чуть скривив губы, ответил: «Понимаю». И добавил чуть в сторону: «Польская кровь бунтует!»

Разумнее всего в этот момент было признать поражение и вернуться в строй, однако же юный Феликс почувствовал, что мир словно застыл, заморозился от этой небрежно брошенной фразы. Несправедливость сказанного пронзила его как приступ боли или как отточенная дуэльная шпага. И он не ушел. Он продолжил настаивать, что говорит правду.

После этого случая Яну Колбовскому пришлось забрать сына из кадетов.

Тем вечером они сидели в темной гостиной своей квартиры в доходном доме Калашникова и впервые долго говорили – так, как должны говорить отец и сын. Старший Колбовский покаялся перед сыном за свою слепоту и впервые налил ему вина. Они говорили о законе и справедливости, о силе и власти, о великодушии и могуществе, и о том, в каких разнообразных комбинациях эти вещи не сочетаются в нашем мире. Феликс Янович запомнил тот разговор на всю жизнь. Возможно, еще и потому, что он, словно открыв новую главу их отношений с отцом, тут же ее и завершил. Не прошло и месяца, как Яна Андреевича заколол какой-то неизвестный офицер после ссоры в ресторане…

В кабинете урядника отчаянно пахло табаком и крепким перестоявшим чаем, что говорило о том, что Петр Осипович пребывает в крайне плохом настроении. Курил Кутилин редко, а на службе – лишь тогда, когда не мог себе позволить той маленькой слабости, которая была простительна безутешной вдове.

Поначалу Феликсу Яновичу почудилось, что сейчас инспектор досадливо сморщится и укажет им на дверь. Затягивать расследование было совершенно не в его интересах, особенно при столь напрашивающемся выводе. Однако же Кутилин вздохнул и переспросил.

– Значит, не знаете – от кого было письмо?

– Нет, – поджала губы Варвара Власовна.

– Но это легко выяснить, – торопливо заметил Феликс Янович. – По моим записям. Мы сделаем запрос по адресу. Если вы, конечно, даете свое добро на дополнительное расследование.

– Уже не могу не дать, – проворчал Кутилин. – Тут еще и свидетель объявился, будь он неладен.

Варвара Власовна громко охнула и прикрыла рот рукой.

Как выяснилось, дворник Захар накануне смерти Гривова поздним вечером как раз проходил мимо купеческого дома. Окно кабинета Петра Васильевича, где утром его нашли в петле, было приоткрыто, несмотря на прохладный вечер. Купец, как известно, любил свежий воздух. Дворник отчетливо слышал, как Гривов яростно ссорился с кем-то и, похоже, обменивался угрозами. Второй голос звучал приглушенно, потому Захар не разобрал – мужской или женский. Однако же он отчетливо слышал, как Гривов взревел: «Ты мне угрожаешь?!» А чуть позже долетела и еще одна фраза «Смерти моей хочешь?! Не надейся!»

Прослышав про смерть Гривова, Захар некоторое время мучился сомнениями. Наконец, укрепив дух исповедью и многократным крестным знамением, сутки спустя он таки оказался в участке. Где и рассказал на духу все, что знал. В свете этих показаний, а также слов вдовы про письмо и благостное настроение ее супруга, Кутилин не мог оставить дело на прежней точке. И, хотя Феликс Янович не готов был признаться в этом, его такой оборот дел лишь порадовал. Потому что иначе пришлось бы докапываться до сути тайком от старого приятеля, что было противно натуре начальника почты.