Счастливый слон

Выплывая в жизненных бурях и уворачиваясь от внезапно падающих на голову неприятностей, ты обучаешься понимать партнера как вербально, так и без слов, ты узнаешь про него совсем все, даже то, что он сам может до конца о себе не знать. Ты привыкаешь к нему. Ты начинаешь доверять ему, спокойно поворачиваясь спиной или подставляя под локоть мягкое брюхо. Ты знаешь, что этот человек – свой. Немного больше, чем свой. Он – ты. И это связывает накрепко, надежно, как самый лучший цемент.

Но, привыкая, доверяя, находя в нем себя, ты зачастую перестаешь видеть в нем отдельное существо. Ты забываешь, что где-то там, внутри, есть другой. Что у него, другого, могут появляться какие-то новые мысли и желания. Они, эти мысли, бьются и дрожат незаметно в каждом из вас, своей мелкой вибрацией разрушая цемент изнутри. И если внешние бури уже поутихли и не оказывают прежнего объединяющего воздействия, то этот связующий цемент выкрашивается, осыпается от времени, вас уже не притягивает друг к другу, как раньше, возникают пустоты, требующие, наверное, чего-то нового, чего-то, что не заставит себя долго ждать...

Такие конструкции, впрочем, способны простоять довольно долго. Они могут годами выкрашиваться, рассыпаясь потихоньку в мелкую пыль, но сохраняя стояки основы, а могут от случайного внешнего воздействия рухнуть внезапно. Не считая, опять же, всей предыстории. И тогда это можно считать катастрофой. Как у меня. Несчастье ворвалось в мою жизнь, огромное, как слон, и страшное, как разверстая пропасть.

Наверное, у меня все же закружилась голова, и я инстинктивно, чтобы не упасть, схватилась за полочку у зеркала. Как и когда я это сделала, и сколько я так простояла – не помню. Помню, что, когда я открыла глаза, на меня близко-близко выплыло из полутьмы мое же лицо – и я себя не узнала. Бледные губы, широко раскрытые слепые глаза – это я? Или тоже очередная фикция, нелепая чужая утопленница, случайно выжившая после катастрофы?

Я отпустила спасительное зеркало, сделала шаг назад и села, вернее, рухнула на стул, все еще держа злополучный телефон. Потом, спохватившись, резко отбросила его в сторону, как ядовитое насекомое. Он бренькнул, ударившись обо что-то. Надеюсь, разбился. Так тебе и надо, мерзкая гадина!

Впрочем, что же я тут сижу?! У меня такая беда, а я сижу. Надо скорее бежать, что-то делать, может быть, все еще можно как-то спасти?!

Я неловко вскочила, впопыхах ударилась плечом о дверцу обувного шкафа, шкаф распахнулся, оттуда высыпались коробки с обувью. Из ближайшей ко мне выпала пара золотых босоножек на высоченном каблуке с двадцатью тоненькими ремешочками, каждый из которых застегивался на отдельную пряжку. Такие, знаете – то ли гладиатор, то ли свиноматка.

Никогда, никогда, даже в глубочайшем шоппинговом помрачении рассудка, не купила бы я себе подобной пары! Даже если бы меня на коленях умолял об этом сам Маноло Бланик. Босоножки, кстати, и были его творением. Их мне год назад прислала в подарок любимая свекровь, насмотревшись, очевидно, «Секса в большом городе». Ну, или «Отчаянных домохозяек». Что самое обидное, по застарелой советской привычке она не вложила в коробку чек – так что я их даже вернуть никуда не могла, и они все это время валялись в шкафу, дожидаясь отправки в какую-нибудь «Армию спасения».

Но теперь, будучи в совершенно невменяемом состоянии, я схватила золотые босоножки, натянула на ноги и судорожно начала их застегивать. Какая разница, что надевать, главное – скорее. Выпали, попались под руку – ну и замечательно.

Руки у меня тряслись, ремешки не желали попадать в пряжки... Застегнув на правой ноге штуки четыре, а на левой и вовсе, кажется, два, я решила, что сойдет и так, вскочила и рванулась к двери.

Но не успела я сделать и шага, как моя нога, непривыкшая к каблукам, да еще и плохо пристегнутая, подвернулась, я закачалась, теряя равновесие, споткнулась о другую коробку и позорно рухнула посреди прихожей, больно ушибив локоть.

Собственно, эта резкая боль в локтевом суставе и привела меня в чувство. Или, возможно, наоборот – я окончательно потеряла сознание, оно отделилось от меня, всплыло куда-то кверху и смогло поглядеть оттуда сторонним взглядом на открывающуюся ему картину.

Картина, надо сказать, была та еще. В темной прихожей посреди раскиданных коробок сидит такое растрепанное нечто в золотых босоножках и с зареванной мордой, держится одновременно за локоть и за щиколотку и причитает о конце жизни.

Здравствуйте, приехали! Александр Македонский был, конечно, великим человеком, но зачем же стулья ломать?! Жизнь, может, и пытается закончиться прежде времени, но если ты еще и сама будешь устраивать вокруг себя разруху, она сделает это гораздо быстрее. Да и надо еще проверить, сколько там осталось до этого конца.