Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша

Он всегда вместе со всей его литературой поворачивал, куда велят. И поэтому он и вся его литература полвека вертят карусель и колеса истории, и каждый новый круг приносит новые страдания, беды и горе людям этой обреченной страны.

Юрий Олеша печатал все, что писал. Он не печатал только то, что не написал.

После его смерти завершается и печатается все то, что он сам не успел завершить и напечатать.

Он не пережил самого страшного несчастья, какое читатели придумали для писателя: не давать ему говорить.

Все остальные беды писатель может, а многие и должен перенести.

Но ведь и их не было.

Его читали с восторгом, писали о нем с восхищением, чтили, сочувствовали, аплодировали, восторгались, пересказывали его слова, разносили его остроты, придумывали их за него.

Его просили писать, его умоляли печатать, и он писал и печатал. У него не было конфликта с обществом, в котором он жил. Он не изведал непризнанности: его стихи в "Гудке" создали ему славу, его первый напечатанный роман вызвал сенсацию. Он не знал семейной трагедии и не пережил голода, тюрьмы, непризнанности, клеветы, истязаний, несправедливости. Но разбитые надежды ему пришлось пережить, по некоторым данным можно заключить, что он рассчитывал со временем заменить Льва Толстого в русской литературе и, кроме того, он предполагал получить орден "Знак почета". Но эти надежды не оправдались. Ни первая, ни тем более другая.

(Сохранилось одно историческое свидетельство, которое я приведу.)

Лучший знаток жизни и творчества Юрия Олеши Л. Славин, исследуя эти вопросы, в известной мере приближается к сходным с моими выводам:

"Он жаждал шума вокруг себя, чтоб на него указывали пальцем на улице, как на Толстого: "Вот Олеша!"

Его обошли орденом. Он страдал"1.

1 Лев Славин. Портреты и записки. М., 1965, с. 14.

Он страдал. И как всякий человек сложной душевной организации, он страдал, конечно, не только из-за того, что в общем так никогда и не стал Львом Толстым, и из-за того, что у него буквально из рук вырвали орден "Знак почета". Он не был до конца счастлив, счастлив спокойно, уверенно и твердо. Все было хорошо, а жил он, как человек, которого ранили и в теле которого застрял осколок: иногда ночью, во время бессонницы, когда лишь свет звезды падает на воспоми-нания и никто не слышит тебя, и мрак прячет краску стыда, тогда сердце, которое днем на заседаниях Литфонда и в периоды других видов общественной деятельности бьется размеренно и ритмично, начинает кровоточить.

Люди с неосознанным уважением относятся к ночи. Ночью говорят тише и слышат лучше. Ночью расстреливают людей.

Как хорошо, что Юрий Олеша был здоровым, крепким человеком и любил поесть и поспать.

Днем же человеку всегда некогда, и обычно его мало занимают мысли об осколке. Юрий Олеша предпочитал мраку ночи свет дня. Он любил лето, солнце, зеленую добрую землю, летящих стрекоз, строящиеся здания, веселые лица и успехи на хозяйственном и культурном фронте. Он был осторожен, умен и завистлив.

Он думал не об осколке. Он думал, что необходимо быть несчастным, потому что без этого человек не может быть великим писателем. Но Юрий Олеша не был несчастным человеком. Он был человеком с плохим настроением. Он был осторожен, умен и тщеславен.

Итак, за двадцать шесть лет - от "Строгого юноши" до своей смерти Юрий Олеша еще сто шестьдесят два раза публиковал свои произведения.

Будучи уже немолодым человеком, он, со всей серьезностью, всмотрелся в пройденный им творческий путь. Он увидел, что теперь может, наконец, изжить свою интеллигентность, поторопиться с перестройкой и взяться, хоть и с большим опозданием, но с огромным зарядом энергии за творческую работу. Результаты не замедлили сказаться: именно в эти годы и было создано громадное, с трудом подлежащее учету, количество произведений, сразу же превратив-ших Юрия Олешу из сомнительного покачивающегося попутчика в одного из наиболее ярких и характерных представителей советской литературы эпохи расцвета.

Всего этого он достиг только тогда, когда твердо встал на горло собственной песне и двадцать пять лет, не сходя, простоял в такой позе, создавая высокохудожественные и понятные народу произведения. Но слишком поздно он сообразил, что нужно бросить это интеллигентное манерничанье, это "у меня, знаете ли, свое мнение" и пр. Слишком поздно... Слишком поздно он всем своим чутким, отзывчивым и ранимым сердцем понял, что надо создавать подлинно художественные ценности. Он хорошо себя знал. Уж он-то знал цену всем этим принципам, убеждениям, сомнениям, побуждениям и почем нынче торгуют. Он все знал. Обо всех. И о самом себе. О себе самом особенно хорошо:

"...я был не воин, не мужчина, трус, мыслитель, добряк, старик, дерьмо..."1

1 Юрий Олеша. Ни дня без строчки. Из записных книжек. М., 1965, с. 30.