Сдаёшься?

И вот они с тетей Валей сошли с автобуса, вошли в калитку в низком зеленом заборчике. Территория дачи детского дома была действительно красивой — лучше, чем в пионерских лагерях, где приходилось бывать Тане, — за двумя высокими двухэтажными домами с большими верандами был лес, а перед домами было множество цветников и клумб; цветов на территории было множество, между цветниками и клумбами сновали наголо обритые босоногие мальчишки в темных трусах, в одинаковых голубых майках и босоногие девочки в одинаковых разноцветных платьях, правда, старшие девочки были с волосами. Тетя Валя что-то спросила у одной из девочек, та что-то быстро ей ответила, махнув рукой но направлению одного из домов, и быстрым любопытным взглядом окинула Таню. Тетя Валя привела Таню к двери с надписью «Изолятор». За дверью сидела в белом халате средних лет женщина с массой мелких кудряшек на голове — Валентина Ивановна Огнева — Огниха, как прозвали ее ребята, о чем Таня узнала, конечно, позже. Врач обстукала Таню со всех сторон пальцами и молоточками, взвесила, поискала в голове, пошла за дверь и вынесла оттуда голубую майку, синие трусы, разноцветное ситцевое платье и парусиновые туфли, которые Таня видела на всех детдомовских. Танино белье, зеленую шерстяную кофту и черную юбку она велела отдать «сопровождающей». Таня переоделась, сделала узелок и отдала свои домашние вещи тете Вале.

— Теперь вы можете идти, — сказала врач тете Вале. — День посещений у нас в воскресенье. Я провожу ее в палату.

Тетя Валя заплакала, убрала узелок с вещами в старенький саквояж и поцеловала Таню. Тане сделалось почему-то неловко от ее поцелуев, она увернулась от ее рук, пробормотала «до свидания» и пошла вслед за врачом по деревянной лесенке на второй этаж.

— Я приеду к тебе в воскресенье! — крикнула ей в спину тетя Валя.

Она шла рядом с незнакомой женщиной в пестром чужом платье, пахнущем хозяйственным мылом, точно таком же, какие были и на других девочках, а ее праздничный наряд — зеленую кофту и черную юбку — уносила в стареньком саквояже тетя Валя, уходящая по песчаной дорожке к низкому забору. Она машет и улыбается Тане, но на солнце хорошо видно, что в глазах у нее встали слезы.

Спальня для девочек, куда ее ввела врач, располагалась на веранде — в большой комнате стояло плотно друг к другу двадцать шесть кроватей, застеленных одинаковыми белыми покрывалами, точно так же, как в пионерском лагере. Только в пионерском лагере день, когда приезжали родители, назывался родительским днем, а здесь врач сказала — день посещений.

— Вот твоя кровать, Цветкова, — указала врач на одну из кроватей, стоящую посередине. — Располагайся, скоро обед, — и вышла.

Таня села на кровать, которую ей указали, потом встала, отвернула уголок белого покрывала — в лагере садиться на покрывало не разрешалось, посидела на одеяле, встала и подошла к окну, — девочки в одинаковых платьях и мальчишки, одинаково одетые, с голыми головами, все сновали между цветочными клумбами с лейками, иногда останавливались, размахивали руками, и это было смешно, потому что их разговоров не было слышно. По дорожке, обсаженной с двух сторон разноцветными гладиолусами, уходила тетя Валя, из окна она казалась совсем маленькой, и спина ее в знакомой желтой кофте сутулилась. Таня тихо заплакала. Скоро раздался шум, топот, крики, громкий скрип деревянных полов. Таня вытерла рукой слезы, отошла от окна и села на кровать. Вбежали девочки в таких же, как у Тани, платьях. Они кричали и смеялись, весело болтали между собой, вытирались полотенцами, кто-то кинул подушку в кого-то — никто не обратил на Таню внимания, словно ее здесь и не было. Потом прохрипел горн «вставай-вставай», — в пионерском лагере это означало подъем, а здесь девочки закричали: «Обед!» — и одна за другой побежали по лестнице. В столовой к Тане подошла черноволосая невысокая женщина в очках, с острым птичьим носом — «Лидия Петровна», — сказала она (Синица, как позже узнала Таня, прозвали ее детдомовские) — и усадила ее за стол, где сидели три девочки. Ни в столовой, ни в спальне, ни на прогулке с Таней в этот день так никто и не заговорил. Она молча ужинала, молча шла на зарядку, молча поливала цветы. «Неужели так и будет все лето?» — беспокоилась она. В пионерском лагере знакомились обычно в тот же день, в тот же день знали имена, фамилии, сколько кому лет, а здесь, в детском доме, никто с ней не разговаривал, никто не спросил ее ни о чем. «Странные они, эти детдомовские», — решила Таня.

Только через три дня на линейке, когда все строились, шутили, размахивали прутами, хорошенькая темноволосая девочка с ямочками на щеках, стоявшая рядом с Таней, рванулась вперед и, наклонившись, упала на колени. Таня обернулась — и сразу увидела широкое загорелое, ухмыляющееся во весь рот лицо парня со шрамом на верхней губе. Таня подошла к девочке.

— Тебе не больно?

— Нет, — со смехом отвечала та, поднимаясь и отряхиваясь, и слюня измазанные содранные колени. — Это все Васька Федоров. Он всегда толкает.

— Так почему ты не пожалуешься воспитательнице?