Сдаёшься?

— Ну… в воскресе-енье… — сказал Шурик.

— Еще бы! — сказал Шурикин папа. — Непременно возьмем. Куда?

— На лыжах!! — закричали Шурик и Вовка разом.

— На лы-ы-жах… — сказал Шурикин папа и медленно погладил себя по голове. — Ах да… Отчего же не взять — возьмем. А лыжи у него есть?

Вовка посмотрел на Шурика и тихо сказал:

— Не-а…

Шурик посмотрел на Вовку, потом на отца и громко сказал:

— Не-а!

Шурикин папа посмотрел на часы, сказал:

— Неважно, напрокат возьмем, — и вышел из комнаты.

— Напрокат — не то, — сразу сказал Шурик.

Вовка помолчал. Потом сказал:

— Не то напрокат. Совсем не то напрокат.

— Знаешь, что я тебе скажу? — закричал Шурик. — Скажи своей маме, пусть тебе к воскресенью лыжи купит!

— Легко сказать «пусть купит», — рассуждал Вовка, съезжая по перилам на животе. — Легко сказать «пусть»! А как сказать?

— Мам! — сказал Вовка и положил в пустую тарелку вилку, ложку и корочку хлеба. — Давай я тарелку вымою!

— Нечего! — сказала Вовкина мать. — Уроки садись учи.

— Уже! — закричал Вовка. — Я на продленке все уроки сделал! — Потому закричал, что подумал, что вот уж сейчас его мать здорово обрадуется.

Но Вовкина мать совсем не обрадовалась, а только сказала.

— Назавтра выучил — на послезавтра учи!

И в этот раз Вовка не стал матери объяснять, что на послезавтра уроков еще не задавали. Он раскрыл «Родную речь» там, где они еще не проходили, где было про март месяц написано, — он эту страницу еще первого сентября заметил, когда все новые учебники, которые ему без всяких денег в школе выдали, рассматривал. То есть, конечно, не ему одному новые учебники бесплатно выдали, а и Шурику, и всему классу, только Вовка, наверное, больше, чем другие, этому обрадовался, потому так обрадовался, что его, Вовкина, мать очень рада была — поцеловала его два раза даже. В обе щеки. Раскрыл Вовка «Родную речь» на странице, где уже про март говорилось, придвинул свой стул поближе к тому месту, где мать со стола грязную посуду собирала, и прочел очень громко, с добрым выражением:

МАМИНЫ РУКИ
Говорят, у мамы —
Руки не простые.
Говорят, у мамы —
Руки золотые.

А про себя в это же самое время подумал: «Не купит мне никто никаких лыж. Зуб даю, что даже еще не шатается, — никто никаких лыж мне не купит». И после этих стихов Вовкина мать так и не улыбнулась, Вовка громко вздохнул, закрыл «Родную речь» и сказал совсем тихо:

— Мам! Хочешь пол с порошком вымою?

— Да будет тебе болтать! — рассердилась мать. — Уроки сиди учи! — И ушла с грязной посудой на кухню.

«Два зуба, что не шатаются, даю — никто мне никаких лыж не купит», — подумал Вовка, а когда мать вошла в комнату, крепко-накрепко зажмурил глаза, чтобы не увидеть случайно материнского лица, и заорал изо всей силы:

— Мамакупимнелыжимамакупимнелыжимамакупимнелыжи… — и так без передышки.

Замолчать Вовке пришлось, конечно. Как раз тогда и замолчал, когда мать взяла со стола ложку и хлопнула ею Вовку по лбу. Не так-то уж больно, но все-таки хлопнула. И тут уж — хочешь не хочешь — пришлось замолчать. И удивиться. Потому что мать ругать Вовку не стала, а только тихо спросила:

— А «Москвич» всамделишный тебе не купить?

Вовка очень обрадовался, засмеялся и ударил в ладоши, и уже чуть было не закричал, что «Москвич» всамделишный еще как было бы здорово и даже хорошо купить, что «Москвич» всамделишный, по его, по-Вовкиному, получше новых самлучших лыж, наверное, будет! — да почему-то не закричал. И хорошо, что не закричал. Потому что после своих слов мать подождала немного, потом улыбнулась, как девчонка, очень ехидно и до самой ночи не сказала больше ни слова. А когда перед самым сном пили сладкий чай с баранками, мать сказала:

— В следующий понедельник пойдем за лыжами, как раз получка в понедельник. Ладно уж.

— В следующий понедельник поздно! — закричал Вовка. — Мне в это воскресенье лыжи нужны. В воскресенье мы вместе с Шурикиным папой на лыжах в парк кататься едем!

— Ишь ты! — сказала мать. — Прыткий какой! Денег я тебе с неба достану, что ли?

— «Говорят, у мамы — руки не простые, говорят, у мамы — руки золотые!» — с добрым выражением повторял Вовка, расстилая свою постель на диване и через плечо посматривая на мать, а про себя в это время радостно смеялся и думал: «Здорово, что хоть в понедельник лыжи купить обещалась! В воскресенье лыжи, может, одолжит кто…»

Но на следующий день Вовкина мать вернулась с работы веселой.

— Одевайся! — сказала она. — Живо. За лыжами идем. Денег одолжила.

И, пока Вовка одевался, говорила:

— У сменной своей. У Евгеши. Цельный час выговора мне строила. Рассчитывать, дескать, надо. Жадина!

Народищу в магазине много. А лыж сколько! Попробуй выбери! Одни — красные. Другие — зеленые. А еще — синие. Одни — маленькие. Другие — большие. А надо лыжи возле себя поставить, руку вверх во всю длину вытянуть и чтобы концы пальцев над концами лыж еще и загнулись. Это Вовке физкультурница объясняла. То есть не только Вовке, конечно, а и Шурику, и всему классу — урок у них такой был. А Вовка до сих пор все помнил.