Сделай это нежно

Как всегда, мы остановились на частной квартире, как всегда – на окраине. Пожилая синьора, имя которой мы сразу забыли, привела нас в замечательную белую комнату. Мы давно уже забыли, что стены можно просто белить и ощущать легкий запах известки, как в детстве.

На пути к площади Святого Марка мы купили маски. Она выбрала женскую – моретту – из черного бархата и заразительно рассмеялась, когда продавец сказал, что эта маска предназначена для «тайных свиданий». А мне выбрали бауту классической формы – с рельефом носа, бровей, отверстиями для глаз, но – без рта.

– Прощай, мясо! – воскликнула она ведьмовским голосом через папье-маше черной маски.

– Сarne vale! – перевел я ее возглас загробным голосом через закрытый баутой рот.

И мы понеслись туда, где с верхушки церкви уже слетал в толпу ангел.

Она – впереди, я – за ней.

Голова моя пошла кругом, будто я стал чаинкой в кружке с чаем, который неистово размешивает ложкой какой-нибудь невежа. Под маской я слышал только свое хриплое дыхание, она отгораживала меня от людей, от их общего подъема, от цветов, музыки и возможности обратиться к ней, попросить остановиться и не покидать меня. Никогда.

Но она мчала вперед, время от времени поворачивая ко мне бархатно-безликое лицо. Потом я потерял ее в толпе.

И сел в стеклянном кафе на площади Святого Марка, чтобы наблюдать, как эта карусель крутится без меня.

Сквозь стекло, как аквариумная рыбка в комнате, где происходит свадьба, я наблюдал за круговоротом карнавала. Это была одна из тех пауз в одиночестве, которые приносили мне облегчение.

Я привыкал быть без нее.

Все мои попытки скрыть ее под разным покровом – бедуинскими шарфами, индийскими сари, итальянскими масками, наконец под очками «Грейс Келли» – постепенно помогали мне отвыкнуть от ее истинного образа.

И только ночи, которые мы все еще проводили вместе, вмиг разрушали эти иллюзорные барьеры.

Я просидел до вечера за наперстком крепкого кофе, с газетой, которую держал вверх ногами, за стеклом полупустого кафе (кто усидит в кафе во время карнавала!). И представлял себе, как она наслаждается свободой в каком-нибудь дворце или под балдахином гондолы…

Но нашел ее на Мосту Вздохов, одну-одинешеньку. Праздник отхлынул от нас, как волна. Мы остались лежать на песке и хватать ртом воздух, как две рыбы.

– Ну – и? – сказала она, как только я без единого слова стал рядом с ней.

У нее были бархатные тени под глазами, почти такого же цвета, как и ее моретта. Она бросила ее в воду. Я понял: она устала путешествовать и устала поддерживать нашу игру в счастье.

Я сказал, что забронировал два билета в Хорватию, на Истринскую Ривьеру, и это будет наша последняя поездка.

Мы зашли в номер.

Там было убрано, пахло дезодорантами. Все, что мы бросали на пол, – аккуратно сложено или развешано по шкафам.

Все новое, с этикетками и без…

– Я хочу домой, – сказала она.

– Понимаю, – сказал я и достал из кармана письмо, которое тоже всегда носил с собой.

Положил его на стол.

Письмо было слегка смятое, слегка влажное – такое, каким надлежит быть письму, написанному давно и сознательно. Чтобы не вызвать никаких подозрений.

Потом достал револьвер.

Ни место, ни обстоятельства не были подходящими.

Я даже удивился, что столько времени искал их – а теперь это стало неважным.

Она хотела домой! А я уже вполне сознательно мог отпустить ее.

Я зажал револьвер в ее дрожащей руке, установив ее палец на курке, направил его себе в грудь и сказал:

– Сделай это нежно…

Я возвращаюсь!

«…Это случилось вскоре после того, как от берега отчалила лодка, доставившая кроме воска и меда тысячу старых ружей, которые мертвым грузом залегли в подвале Грэхема Граха, ведь на острове не нашлось бы и тысячи воинов или желающих вооружиться.

Грах-младший разбудил меня и велел стать в цепь вместе с другими членами семьи – передавать ружья из рук в руки, пока последнее не оказалось у Граха-старшего. А оттуда – в подвал под его же проклятия властям, которые менялись здесь, на острове, чуть ли не каждые полгода.

Мы уже и сами запутались, с кем и против кого нужно поднимать стволы и какого цвета флаг висел на здании Комендатуры с первого дня существования нашего острова.

Мне очень хотелось спать.

На сотом ружье на моих пальцах появились волдыри, на двухсотом – лопнули и из них потекла жидкость. И я подумала: чудеса твои, Господи, – как быстро.

А еще я подумала, что Грах-младший сегодня точно не тронет меня, ведь его вымотает бессмысленный ночной труд.

Я подумала об этом и испугалась, что подумала именно так. Ведь когда я согласилась выйти замуж за этого иноверца, со мной случилось то, о чем в этих краях старшие женщины говорят: лишиться глаз.

Они знают, о чем говорят!

Ведь они так же, в свое время, теряли зрение и шли замуж – вслепую. Из-за того, что один подарил ожерелье или ленту, другой – помог донести до дома ведро с водой…

Этого у нас, как правило, было достаточно, чтобы «лишиться глаз».

Но я лишилась их, когда Грах, победив быка на сельской корриде, протянул мне его отрубленный хвост. Что означало: ты – моя.