Сделай мне ребенка (СИ)

Оставалось ещё кое-что. Следующим утром Илья заявился к маме и долго разговаривал с ней по душам. О собственном выборе, о чувствах, о том, как ему бы не хотелось разрываться между матерью и женщиной, которую он полюбил. Он не надеялся на понимание, да его и не нашлось в том диалоге.

— Ты мне больше не сын, — в сердцах обрубила мама, хлопнув дверью спальни.

Илья закусил губу, но никак не отреагировал, только невесело ухмыльнулся и ушел.

Ничего страшного. Маме надо подумать, остыть, смириться с тем, что Илья живет своей головой, а не материнской. Некоторые перемены требуют времени и сил. Тяжело расставаться с прошлым, тяжело принимать настоящее и готовиться к будущему, если оно тебя не устраивает.

«Свидание» тоже прошло ожидаемо напряженно. Мария до последнего пыталась возобновить отношения, лезла с томными намеками и не принимала отказа. Ну а в конце убежала, опрокинув стул и обозвав Илью придурком.

Впрочем, это возымело успех.

Ибо вскоре Илья получил долгожданное сообщение. Правда, его содержимое было не совсем таким, как предполагала Лаптева. Илона не просила вернуться и не признавалась в любви:

Знаешь, Ляля. Увидела твой новый снимок. Вы хорошо смотритесь вместе. Аж сияете.

Премного благодарен, Арефьева. Это всё, что ты хотела мне написать?

Да.

Илья покачал головой и отложил телефон. Н-да, Илона неисправима. Может быть, Вика оказалась неправа? Арефьеву это подтолкнуло не к признанию, а к очередному побегу, после которого они оба будут собирать себя по осколкам?

Илья опустил лицо в ладони, коря себя за то, каким же он был идиотом, когда телефон пиликнул вновь.

Он вчитался в текст и расхохотался. Пускай Илона неисправима, но Вика была права!

Глава 6

Когда мне пришел ответ на сообщение, то щеки налились предательской краской. Даже через экран телефона я почувствовала всю ту язвительность, которой истекал Ларионов. Я кинула телефон в стенку. Отдышалась. Во мне не было обиды или злости на Илью, а вот ревности — завались. Ревности и ещё чего-то… собственнического, жадного…

Никогда прежде, даже в отношениях с Филиппом, я не испытывала подобного. Мне хотелось сорваться с места, прилететь в Прагу и отхлестать по щекам эту девушку с обложки журнала, повторяя: «Это. Мой. Мужчина!»

Затем кинуться ему на шею, впиться плотоядным поцелуем в губы. Присвоить. Доказать ему — и себе, — что мне не нужен никто другой.

Я собрала телефон воедино, задумчиво посмотрела на трещину, разделившую экран на две части. Пальцы набрали сообщение быстрее, чем воспротивился разум.

Ляля, послушай! Я не хочу, чтобы ты встречался с этой Марией. Вообще. Никогда!

Почему? У нас разве есть какие-то серьезные отношения?

У нас нет никаких серьезных отношений. Просто… Ты мне ОЧЕНЬ нужен.

Как интересно звучит. А поподробнее?

Поподробнее скажу, когда ты вернешься

Арефьева, я вылетаю через четыре часа. Скоро буду

Я заулыбалась сквозь глупые слезы, которые катились по щекам, затекали за шиворот. Скоро будет! Приедет ради меня. Вырвется из праздничной Чехии в угрюмую Россию. Означает ли это, что я опять подмяла Илью под себя?..

Тем днем время для меня совсем остановилось. Словно жевательная резинка, налипшая на подошву, оно тянулось и тянулось. А затем, когда я совсем извела себя ожиданием, в дверь затрезвонили.

Я открыла щеколду и уставилась на уставшего человека, по которому соскучилась так сильно, что нежность во мне поднималась теплыми волнами от низа живота.

— Привет…

— Угу, — сказал Илья недовольно, переступил порог, оттеснив меня к стене.

— Ты чего?

— Чего?! Илона! Черт возьми, я устал, что ты то гонишь меня как надоедливого пса, то кидаешь очередную кость. У меня не осталось никаких сил. Если ты не уверена во мне или себе, только скажи — я уеду и никогда уже не вернусь. Если у тебя остались предрассудки и сомнения — напомни мне о них. Я должен знать, что мчался сюда не зря. Либо мы окончательно рвем все связи, либо…

Он вжимал меня в стену и смотрел то ли с ненавистью, то ли с обидой. Не понять. В глазах отплясывали черти. Его дыхание обжигало мне шею. Кадык напрягся, и брови сошлись на переносице.

— Ляля, я губительна, и тебе лучше не иметь со мной дел.

— Знаю, — проскрежетал, не отводя взгляда, от которого плавился лед.

— Я разрушаю всё, что мне дорого, а потом страдаю.

— Знаю, — подтвердил без сомнений.

Хм, откуда взялась эта подозрительная покорность? Мог бы и возмутиться ради приличия, мол, ты это делаешь не со зла, у тебя на фоне развода куча предрассудков и прочих странностей. Или зачем он приехал? Чтобы упрекнуть меня в собственной никчемности?

— По мне дурдом плачет. Я проигрываю твоей длинноногой Марии по всем показателям. Но мне без тебя так тошно. Это что-то невообразимое.

— Арефьева, когда, наконец, ты заткнешься?

Его язык оказался в моем рту, не позволив вставить что-то важное и — без сомнения — едкое. В этом поцелуе сплелось очень многое. Наша тоска друг без друга. Все невысказанные признания. Дни, которые мы провели порознь, потому что я в свои тридцать два года не научилась признаваться в чувствах.