Сделай погромче

На доске когда-то был красно-черно-золотой рисунок, теперь почти полностью скрывшийся под надписями черным маркером: «Я люблю Дженнифер Брэдли» и «ДЖЕННИ», и «Я люблю Дженни», что и было причиной, почему Ник решил задаром избавиться от доски, поскольку, по всей видимости, любовь прошла. Правда, у доски были новенькие широкие колеса — подходящие для новичков, по словам Ника, — и крепеж в форме призрачного темно-серого силуэта.

— Это легко. Просто стой на доске и никаких трюков, — сказал он, и мы вышли на стоянку, оставив свое барахло в шкафчиках. Я поставил одну ногу на доску и стал отталкиваться второй ногой, и тут же упал.

— Кажется, я сломал жопу, — сказал я.

Ник объехал вокруг меня и остановился, качая головой.

— Советую побыстрее привыкнуть к этому ощущению, — сказал он. — Смотри. — Он задрал черную штанину и показал мне огромный красно-бело-розовый шрам в форме странного насекомого, который покрывал всю его голень. — Это дерьмо я заработал на третий день после того, как встал на доску.

— Что произошло? — спросил я.

— Тогда меня впервые сбила машина, — гордо сказал он.

— Впервые?

Он кивнул и улыбнулся, задирая оба рукава и полы рубашки, указывая на всевозможные шрамы и синяки.

— Это грузовик. Это «корвет» 1985 года. Это мамин минивен, она сдавала задом.

— Вот черт, — сказал я. — Ну а когда тебя в последний раз сбила машина?

— Сегодня утром. Я столкнулся с «плимутом».

На доске я никуда не годился. В смысле, через пару дней я в принципе на ней стоял, но не мог миновать трещины и выбоины в тротуаре, и мне приходилось отталкиваться правой ногой. Я не мог ехать ни вверх, ни вниз. Я не мог тормозить, без того чтобы едва не распластаться. Зато я мог стоять на самой доске, и довольно долго, по-моему. Однажды Ник часа четыре учил меня, как блин задрать нос доски хотя бы на высоту бордюра, но я бы этому не научился за всю свою хренову жизнь. Мне нравилось стоять на доске, в принципе нравилось. В смысле, я мог проехаться из одного места в другое, просто не то чтобы виртуозно. И этого было достаточно, поскольку совсем, похоже, не волновало Ника.

Короче, мы с Ником катались почти весь день после уроков, по всему на хрен южному району, где доска вовсе не считалась крутым занятием, от автобусной остановки до торгового центра «Чикаго ридж», по большей части. Мы объезжали гигантскую стоянку, и я тренировал заезд на маленькие бордюры, и мне никак не удавалось задрать нос достаточно, чтобы их одолеть, а Ник катался как бы сам по себе, пробуя разные трюки, рейлслайды, фронтсайды, блин, я даже названий этих трюков не знаю. Иногда появлялись другие скейтеры и выделывались, ну знаете, друг перед другом, пытаясь запрыгивать на каменные скамейки. По большей части я наблюдал за ними.

А заниматься мы начали вот чем: мы подъезжали к торговому центру, катались немного вокруг, ждали, пока стоянка начнет заполняться, а потом ездили очень осторожно между припаркованными машинами, выискивая незапертые двери, и типа угощались тем, что было внутри. В основном это была всякая дешевка: какая-нибудь серебряная зажигалка с гравировкой, картонный освежитель воздуха с голенькой девчонкой, который мы сняли с зеркала заднего вида и Ник носил его на шее до самого вечера, кошелек с травой вместо мелочи, — и мы ее пытались курить, но она как-то страшно провоняла монетами. И вдруг мы сорвали хренов джекпот. На заднем сиденье синего «шевроле», где было полно игрушек и детских курточек и туфель, мы нашли эти маски для Хэллоуина, Человека-волка и Франкенштейна. Поскольку я обнаружил этот «шевроле», выбор был за мной, и разумеется, я взял Человека-волка. Мы надели эти маски и так и катались, ухохатываясь как сумасшедшие.

Это стало нашей фишкой, знаете, кататься после уроков на стоянке торгового центра «Чикаго ридж» в этих дурацких масках, Человека-волка и Франкенштейна, которые мечутся среди припаркованных машин и до чертиков пугают покупателей, выскакивая из-за фургонов и грузовиков и издавая страшные звуки. Как же мы забавлялись! Толстожопая охрана тем не менее забавлялась меньше. Они какое-то время наблюдали за нами, стоя под разноцветными маркизами, курили и переговаривались по рации, затем двое или трое нацеливались на нас из своих углов размазанным синим пятном, а мы смеялись и рычали на них, издавая страшные звуки, и уезжали к противоположному фасаду торгового центра прежде, чем они успевали поймать нас. Так было, наверное, даже веселее, с преследованиями. Это придавало нам ощущение цели, наверное. Однажды мы с Ником сидели на своих досках, он пердел и пытался поджечь сероводород зажигалкой, которую мы только что сперли, и мы хохотали, и вдруг из-за припаркованного «мустанга»-кабриолета вынес свою задницу охранник и схватил Ника. Он вцепился в его футболку с надписью «Мы верим в Ramones», а Ник просто вывернулся через горло и стал удирать на доске, по пояс голый, фыркая и смеясь, натягивая обратно резиновую маску Франкенштейна. «Черт, моя любимая футболка» — вот в принципе и все, что он высказал по поводу происшедшего.