Сделай ставку и беги

Но Непомнящий в очередной раз показал себя мастером нестандартных решений. Он попросту приказал заложить кирпичом чердачные окна облсовпрофа, а сам чердак наглухо задраить. После чего этажная субординация оказалась восстановлена.

Историю о том, как поссорились Владимир Владимирович и Кирилл Кириллович и о том, как Кирилл Кириллович «опустил» Владимира Владимировича, вспоминали до сих пор.

Такой обиды Фирсов не забыл. И сейчас, когда вечного соперника «понизили» в другую область, словом «районный» он напрямую объявил его сыну уровень, выше которого не даст ему подняться.

Вполне насладившись унижением Непомнящего-младшего и собственной тонкостью, Фирсов потянулся к караваю, вынул из него прорезанный специально треугольничек, окунул в солонку и – положил в рот. То ли хлеб оказался неожиданно вкусным, то ли пред облсовпрофа голодным, только Фирсов вновь запустил жилистую лапу в каравай и на сей раз вывернул оттуда добротный кусман.

Тут он увидел Шикулину и – моментально переменился.

– Таисия Павловна! – сиповато проворковал Фирсов, отбросив выдранный кусок на асфальт и неожиданно млея. – Вот кого рад видеть! Раз ты здесь, я успокоен: не дашь ротозеям провалить мероприятие.

Окончательно тем уничтожив Непомнящего, Фирсов со смесью восхищения и уважения склонился к Шикулиной. С некоторым недоумением отметил на аскетичном лице бывшей любовницы горящие озорством глаза.

«Уел-таки кто-то сучку», – опытным взглядом определил он.

– Ну, веди, Таисия Павловна, демонстрируй молодые дарования. Я вон с собой кучу экспертов привез, чтоб, стало быть, не самотеком, а максимально объективно. Комиссию, понимаешь. Тут тебе и завотделом культуры, – он пошевелил пальцами, и завотделом издалека глубоко кивнул головой. – И ректор худучилища, и секретарь Союза художников, – в общем много всякого понавез.

Не сочтя нужным представить «всяких» поименно, он шагнул к распахнутой настежь двери столовой.

Вообще речь председателя обкома профсоюзов была путана и рысиста. Начиная фразу, он сам не знал, куда его вынесет. Бывало, заносило, – увлекшись, так и дул через дебри российской словесности наметом – без карты и компаса. Потому в торжественных случаях, дабы не заблудиться, себя сдерживал и старался говорить вескими, рублеными фразами.

* * *

Похоже, Фирсов торопился, потому что вдоль полотен прошел довольно споро, с установившейся скептической миной. Возле последней картины повернулся. Что-то во всем увиденном смущало председателя облсовпрофа.

– И это наше будущее? – вопросил Фирсов, почему-то с укором оглядев собственную свиту, которая в свою очередь перевела осуждающие взгляды на толпящиеся здесь же дарования. Молодые дарования, и без того возбужденные, принялись нервно оглаживать клочковатые бороды и зализывать наметившиеся залысины. Один из них – хмурый бородач в сандалиях на босу ногу – внезапно выдернул ступню наружу и энергично почесал ею собственную лодыжку. Чем привлек к себе внимание.

– Почему без носков? – поразился Фирсов. – Или у комсомола нет денег, чтоб творцу пару носков выделить?

– Это он так закаляется – по системе йогов, – подсказал ответственный.

– Раньше это называлось проще – выдрючиваться, – Фирсов будто искал повод выплеснуть накопившееся, но пока явственно не оформившееся раздражение. – И потом почему он закаляется в присутствии комиссии? Опять же – йоги какие-то. У нас что, своих систем в здравоохранении не хватает? Вообще советский художник должен прежде всего закалять голову. Так говорю?

Он с вызовом обратился к мрачнеющему на глазах живописцу.

– У кого в чем потребность, – буркнул тот.

Это было дерзко. Осуждающий ропот пробежал по залу. Фирсов жестом короткой шеи остановил его. Он не рассердился, даже повеселел, – объект публичной порки определился.

– Да, вижу, к премии не готов, – с аппетитом протянул он, глаза в глаза пунцовому, беспомощному перед ним художнику. – Снимаю с конкурса. За появление в непотребном виде.

– А вы что, сюда на носки мои пялиться приехали? – бухнул художник. Стоявшие в сторонке собратья его заметно оживились. Очевидно, в своем кругу он слыл за человека прямого и – умеющего «срубить». – Это вам носки нужны, в президиумах. А мои работы, они в носках не нуждаются. Либо годятся, либо не понимаете.

– Во как! – Фирсов хмыкнул: давно никто так откровенно не подставлялся. – Стал быть, желаешь по Бамбургскому счету?

– По Гамбургскому.

– Да хоть по обеим сразу. Тогда давай, показывай, чего лично ты наваял.

– Да ради Бога. Нам от народа скрывать нечего, – несмотря на умоляющие жесты секретаря Союза художников, парень закусил удила. – Вот они, мои.

Фирсов осмотрел предъявленные работы, удрученно цыкнул:

– Так я и думал. Объяснись. Это чего это?

– Натюрморт.

– А если по-русски?

– А по-любовски: натюрморт с рыбой.

– А поподробней?

– Пожалте. Написано на репинском холсте маслом. Крупный мазок. Использовано… Простите, для чего вам все это? Вы что, знаете, как надо писать?

– Нет, как писать я не знаю, – жестко оборвал нервного живописца Фирсов. – Зато я знаю, что надо писать.