В приоткрытое окно с воем ворвался ветер, а по стеклу снова влупил дождь. Ну и зима!
– Охренеть – февраль! – озвучивает мои мысли Женёк.
Не дождавшись ответного комментария, он надолго затыкается и сопит, как буйвол. С мысли сбивает.
– Кирюх, ну ты что, обиделся?.. – не выдерживает он молчания. Смешно. Но ржать больно.
– Я тебе девочка, что ли? Устал немного…
– Братух, ну прости, если я не то ляпнул. Ты ж знаешь, что я… – Жека шумно выдохнул. – Я переживаю за тебя, Кирюх! Ты ведь ни хрена не рассказываешь, но иногда дружеский совет может быть нелишним. Тем более братский! Знаешь, Геныч всегда говорит, что одна голова – хорошо…
– А с туловищем – куда полезнее! – распахнув дверь, провозгласил Геныч, сияющий, как золотой червонец.
– Быстро ты, Центнер! Ну че, выгулял свое туловище?
– А то! Вы хоть заценить-то успели, инвалиды? У-гу-гу! – Геныч, пританцовывая посреди палаты, изобразил руками, в каких местах у Светочки «У-гу-гу!», и сокрушенно добавил: – И вот как тут бедным пациентам успокоиться с таким-то медперсоналом?!
– Геннадий Эдуардович, как же тебя много! Присядь уже, будь добр, а то ведь в ногах правды нет…
– Ага, а в жопе её накопилось немеряно! – парировал Геныч, но всё же утрамбовал себя в кресло. – Кирюх, ты там не спишь ещё? Ты нам хотел про весну рассказать…
– В марте я прилетал, – признаюсь неохотно. – Только не о чем говорить, пацаны… Я улетел в тот же день.
Глава 12
Кирилл
Взбираюсь всё выше и выше… Горячими, обжигающими струями по лицу стекает дождь, застилая глаза. Ноги соскальзывают, слабеют руки, и я срываюсь вниз – в чёрную пугающую бездну. Перед глазами, будто быстро сменяющиеся слайды, проносится вся моя жизнь… как короткие обрывки сна – бесчисленные и бессмысленные. И в этой стремительной дикой фантасмагории каким-то чудом выхватываю ЕЁ взгляд… слышу голос… И цепляюсь за острые скалы, ломая кости, сдирая кожу, беззвучно рыча от раздирающей боли… Но остаюсь здесь, на поверхности. С ней… ради неё.
Сквозь собственное свистящее дыхание и громкое биение сердца в сознание продирается знакомый и очень встревоженный голос:
– Э, Геныч, глянь, он там хоть живой?
И тут же, будто стадо бегемотов, затопало по полу, сотрясая мою кровать и без того гудящую голову.
Чёрт, неужели я отключился? Или уснул?..
– Кирюха! – сипит над ухом Женёк, а рычание Геныча взрывает мозг:
– Жек, твою мать! Где эта злогребучая кнопка?!
– Да живой я, не орите, – приоткрываю пудовые веки. – Задумался просто… Попить дайте…
– Задумался он, задрать тебя в пассатижи! – ворчит склонившийся надо мной Геныч. – Хлебай давай! Ток осторожно, мечтатель хренов. Мля-а, я от таких переживаний аж все линии жизни себе погнул!
Женёк заржал, как дурной жеребец на выгуле, а я едва не захлебнулся водой.
– Я про ладони говорю, придурки! – обиженно уточнил Геныч. – Небось, какую-нибудь гадость подумали. Жек, хрен ты ржёшь?
– Думаю, что хиромант из тебя херовый. А погнул ты подлокотники у кресла, чувствительный наш!
– Кирюх, заметь, он первым перешёл на оскорбления, – Геныч отставил воду и уселся на край моей кровати, комично нахмурив брови и сложив руки на коленях. А Жека поучительно заметил:
– Хиромантия, Геныч, – это наука о линиях и буграх на твоих ладонях.
– Не-э, Жек, херо-мантия – это специальная накидка, защищающая твой любознательный бугор от нежелательных последствий! Но!.. Ежели бугор дальше твоей мозолистой ладони не путешествует, то и мантия ему ни к чему. Хотя тут важно не увлекаться, чтоб линии судьбы не постирать. А кстати!..
И внимание Геныча сосредоточилось на мне.
– Кирюх, так уж и быть, я, как твой добрый друг и очень деликатный человек, не стану спрашивать… – он делает многозначительную паузу и вопросительно смотрит на меня. – Почему мы только сейчас узнаём о твоих перелётах? Ну… мы с Жекой могли хотя бы … А-а, сука!.. Ты втихаря мотался мимо своих друзей, как хер по деревне, и ни разу не попросил помощи! Почему?!
– Кирыч, у тебя есть право молчать, – лыбится Женёк. – Но мне, если честно, тоже очень интересно.