Сделка

– Еще одна попытка. Почему ты порвала со мной?

Она не отвечает. Меня охватывает разочарование, и я целую ее. Я целую Ханну грубо, отчаянно. В моем глубоком, жадном поцелуе изливаются все те дни и недели тоски. Нам обоим трудно дышать, но Ханна не отстраняется. Она целует меня в ответ с не меньшей страстью, и ее пальцы вцепляются мне в плечи так, будто она тонет в бушующем море, а я ее единственная надежда на спасение.

Вот так я выясняю, что она все еще любит меня. Вот так я выясняю, что она тоже скучала по мне. И именно поэтому я отрываюсь от нее и шепчу:

– Почему ты порвала со мной?

Она смотрит на меня с невыразимым страданием. Ее нижняя губа дрожит, и я уже начинаю думать, что она так и не ответит мне. Я начинаю думать…

– Потому что так сказал твой отец.

Эти слова едва не сшибают меня с ног. Придя в себя от шока, я изумленно смотрю на нее. Я никак не могу осмыслить услышанное.

Я сглатываю. Потом еще раз.

– Что?

– Твой отец потребовал, чтобы я порвала с тобой, – признается она. – Он сказал, что если я этого не сделаю, он…

Я поднимаю руку, призывая ее замолчать. Я слишком потрясен, чтобы слушать дальше. И слишком взбешен. Я делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться и прочистить мозги, затем провожу рукой по мокрым волосам.

– Мы поступим следующим образом, – тихо говорю я. – Ты подождешь снаружи, пока я оденусь, потом мы с тобой пойдем… мне безразлично куда, к тебе, ко мне, куда угодно. Мы пойдем куда-нибудь, и ты расскажешь мне, что тебе наговорил этот сукин сын, слово в слово. – Я делаю еще один вздох. – Ты расскажешь мне все.

* * *

Ханна

Гаррет не произносит ни слова, пока я пересказываю о том, что произошло между мной и его отцом. Мы пошли ко мне, потому что от стадиона до моего корпуса было ближе, чем до дома Гаррета, а он слишком спешил. Все время, пока я рассказываю, он стоит надо мной со сложенными на груди руками, хмурится и внимательно слушает.

Я не могу остановиться. Я слово в слово повторяю угрозы его папаши. Я объясняю, почему поддалась на шантаж. Я умоляю его понять, что я сделала это исключительно из любви к нему.

И пока я все это говорю, Гаррет продолжает молчать. Он даже не моргает.

– Ну, пожалуйста, скажи хоть что-то! – прошу я, потому что свой рассказ я закончила, а он так и не промолвил ни слова.

Взгляд его серых глаз прикован к моему лицу. Я не понимаю, злится он или раздражен, разочарован или расстроен. Все эти эмоции были бы мне понятны.

Но на его лице нет никакой эмоции.

И это сбивает меня с толку.

И вдруг Гаррет начинает хохотать. Низким, хриплым смехом, от которого моя тревога только усиливается. Его лицо разглаживается, он опускает руки и плюхается на кровать рядом со мной. И продолжает трястись от хохота.

– Разве это смешно? – возмущенно спрашиваю я, чувствуя себя обиженной. За этот месяц я от страданий превратилась в зомби, а ему смешно?

– Нет, я считаю, что все это стыд и позор, – сквозь смех отвечает он.

– Для кого?

– Для тебя и для меня. – Он указывает сначала на меня, потом на себя. – Стыд и позор, что мы потеряли целый месяц. – Он прекращает смеяться и тяжело вздыхает. – Почему ты сразу мне не рассказала?

– Потому что знала, что ты скажешь.

Он хмыкает.

– Очень сомневаюсь, но ладно, повесели меня. Так что я бы сказал?

Я не понимаю его странной реакции, и от этого мне неуютно.

– Ты сказал бы, что тебе плевать, даст отец денег или не даст, потому что ты не позволишь ему управлять собой или нами.

Гаррет кивает.

– Ага, тепло. Что еще?

– Потом ты сказал бы, что я для тебя важнее, чем дурацкие деньги.

– Точно.

– И ты допустил бы, чтобы он лишил тебя денег.

– Абсолютно верно.

У меня холодеет в животе.

– Он сказал, что на финансовую помощь ты рассчитывать не вправе и что ты не сможешь получить кредит в банке.

Гаррет опять кивает.

– Верно и то и другое.

– Что тебе пришлось бы выгрести все свои сбережения, чтобы оплатить следующий семестр, а… а что потом? Мы оба знаем, что без работы ты не можешь оплачивать дом, машину и прочие расходы, а это означает, что тебе пришлось бы найти работу и…

– Вот здесь я вынужден остановить тебя, детка. – Его улыбка теплая и нежная. – Давай… давай вернемся назад. Я говорю, что пусть отец лишает меня денег. Спроси, что бы я сказал дальше.

Я прикусываю щеку изнутри, правда, перебарщиваю и провожу по укушенному месту языком.

– И что?

Гаррет наклоняется ко мне и гладит по щеке.

– Я бы сказал: «Не волнуйся, детка. Через несколько недель мне исполнится двадцать один, а бабушка с дедушкой оставили мне трастовый фонд, доступ к которому открывается второго января».

Я потрясенно охаю.

– Что?! Что?!

Он сокрушенно качает головой, слегка щиплет мою нижнюю губу.