Сделка Райнемана

Провожатый открыл дверь и остановился на пороге, всем видом давая понять, что спешит. Коснувшись руки Дэвида, он произнес на местном жаргоне, представляющем собою своеобразное смешение испанского и языка проживающих в пампасах индейцев:

– По телефону можно разговаривать лишь через телефонисток. Обслуживание плохое, не так, как в городе. Я говорю, чтобы вы знали, senor.

В словах гаучо крылся затаенный смысл: сообщая Дэвиду всего-навсего о состоянии телефонной связи, он в действительности предупреждал его о необходимости соблюдать осторожность.

– Я запомню, – ответил Сполдинг. – Спасибо.

Как только гаучо скрылся, Сполдинг закрыл входную дверь и прошел в комнату. У противоположной стены, прямо под аркой, напоминавшей собою сводчатые дверные проемы в монастырских обителях, стоял Леон. Держа в правой руке металлическую коробку с чертежами гироскопов, левой он помахал Дэвиду, подзывая его к себе.

За аркой располагалась залитая солнцем небольшая каморка с широким, выглядывавшим на пастбища окном, к которому была придвинута кровать.

Сполдинг расстегнул брюки и скинул их с себя. И, рухнув тут же на жесткий матрац, моментально заснул.

Глава 40

Казалось, не прошло и нескольких секунд, как он, шагнув под арку, оказался в этой комнатушке.

Однако в действительности дело обстояло вовсе не так. Дэвид понял это, почувствовав, как чьи-то пальцы касались осторожно кожи вокруг раны. Вздрогнув затем от боли, когда с него сорвали лейкопластырь, он ощутил, как по его животу разлилась какая-то жидкость, холодная и жгучая одновременно.

Открыв сердито глаза, он увидел склонившегося над ним незнакомого человека. А потом – и Леона, стоявшего чуть позади. На краю грубого матраца стоял типичный врачебный саквояж. Значит, это был доктор. Незнакомец, говоря по-английски исключительно правильно, произнес:

– Вы спали почти восемь часов. Сон – лучшее лекарство, какое могли бы вам прописать… Сейчас я наложу вам на рану три шва: без этого не обойтись. Конечно, придется немножечко потерпеть, но зато вы сможете сразу же встать на ноги, как только я сделаю вам перевязку.

– Сколько сейчас времени? – спросил Дэвид.

Леон посмотрел на часы и, отчетливо выговаривая слова, прошептал:

– Два… часа.

– Спасибо, что пришли, доктор, – проговорил Сполдинг, отодвигаясь от края кровати, чтобы врачу было где разложить инструменты.

– Подождите с этим, пока я не вернусь в свой кабинет в Палермо. – Врач засмеялся негромко сардоническим смехом. – Я уверен, что нахожусь в одном из их черных списков. – Доктор, накладывая первый шов, одобряюще улыбался Дэвиду. – У себя в клинике я сказал, что меня вызвали принимать роды на одном из отдаленнейших ранчо… Где-то на плато. – Врач, сделав последний стежок, похлопал Сполдинга по груди. – Еще два шва, и мы закончим.

– Вы думаете, вас станут допрашивать?

– Это не обязательно. Хунта довольно часто закрывает глаза на происходящее вокруг. К тому же здесь не так уж много врачей… И имеется еще одно обстоятельство, которое также позволяет мне надеяться на благополучный исход. Дело в том, что сотрудники следственных органов стараются не портить отношений с эскулапами, чтобы при случае бесплатно получить у них врачебную консультацию. Полагаю, подобная позиция как нельзя лучше отражает их менталитет.

– А я думаю, что все это вовсе не так, вы просто хотите успокоить меня. Уверен, что, отправившись сюда, вы подвергаете себя серьезной опасности.

Врач, прервав на какой-то миг свою работу, взглянул на Дэвида.

– Джин Камерон – личность необыкновенная. Если когда-нибудь будет написана книга о Буэнос-Айресе военного времени, то, убежден я, ей посвятят там не одну страницу, – ответил врач и, умолкнув, продолжил спокойно свое занятие. У Дэвида было такое ощущение, что доктор не желал разговаривать с ним на эту тему. К тому же он явно спешил.

Через двадцать минут Дэвид уже провожал его до двери глинобитного дома. Пожимая врачу руку, он произнес извиняющимся тоном:

– Боюсь, у меня нет денег расплатиться с вами.

– Вы никому ничего не должны, подполковник. Скорее это я ваш должник: я ведь еврей.

Дэвид вместо того чтобы отпустить руку врача, сжал ее еще крепче – и отнюдь не в знак признательности или благорасположения к нему.

– Будьте добры объяснить мне, что вы хотите этим сказать?

– Что тут непонятного? Наша община гудит разговорами об американце, который решил вывести на чистую воду эту свинью Райнемана.

– И это все?

– Этого достаточно.

Доктор убрал свою руку и вышел. Дэвид закрыл за ним дверь.

Неплохо сказано – «эта свинья Райнеман». Вот и пришло уже время вплотную заняться им.

* * *

В телефонной трубке звучали по-тевтонски грубые, гортанные вопли. Дэвид ясно представлял себе, как на загорелом обрюзгшем лице вздуваются сине-черные вены, а сощуренные, заплывшие жиром глаза пылают неукротимым гневом.

– Это все вы! Это вы во всем виноваты! – выкрикивал его собеседник одни и те же слова, словно их повторение могло бы повернуть все вспять.

– Да, это все я, – спокойно, не повышая голоса, ответил Дэвид.

– Вы мертвец! Вы уже труп!