Сдержать обещания. В жизни и политике

Воскресенье выглядело совсем иначе; этот день полагалось проводить с семьей. Сначала мы отправлялись на мессу. Никто меня не спрашивал, хочу я туда идти или нет. Весь клан Финнеганов дружно следовал в католический храм Святого Павла, и церковь эта казалась нам почти родным домом. К тому времени я уже успел разобрать вопросы балтиморского катехизиса: «Кто нас создал? Кто есть Бог? Что такое Дух? Что мы подразумеваем, когда говорим, что Господь всемогущ?» И ответы: «Ибо слово Господне право и все дела Его верны. Он любит правду и суд; милости Господней полна земля». Я мог рассказать наизусть почти весь катехизис. Я знал наизусть молитву Господню и апостольский Символ веры. Я уже впервые исповедался. Дедушка Финнеган научил меня читать молитвы по четкам. И каждый вечер, когда я заходил поцеловать его перед сном, он напоминал мне: «Джо, трижды прочти “Аве Мария”, ради чистоты». Только много позже я понял, что имеется в виду целомудрие. А тогда мне казалось, что он говорит о благородстве, о чистых помыслах – об этом я слышал на проповедях в церкви Святого Павла. Речь в них шла не столько о том, чтобы быть праведным, сколько о том, что нужно творить добро.

После мессы Финнеганы и их друзья собирались в доме моего деда на Норт-Вашингтон-авеню, 2446, в самом конце троллейбусного маршрута. Ужин был уже готов и томился в духовке, так что женщины отдыхали: расположившись за накрытым кружевной скатертью столом в гостиной, они пили чай.

Дедушка же, его соседи-приятели, а иногда и кто-нибудь из товарищей, работавших с ним в Scranton Tribune, да еще мои дяди-Финнеганы, которых звали Джек и Бу-Бу, устраивались за кухонным столом. В окна лился солнечный свет, а они сидели и обсуждали спорт и политику. Это были образованные, знающие люди, интересовавшиеся самыми разными вопросами, – и они страсть как любили спорить. Споры их касались местных дел, ситуации в штате, событий в мире, конфликта Трумэна и Макартура, сложных отношений между Трумэном и сталелитейными компаниями. Они, рабочие или сыновья рабочих, поддерживали демократов, были за Трумэна, но признавали, что он, наверное, зашел слишком далеко, когда попытался захватить Youngstown Steel. Правильно, пожалуй, Верховный суд дал ему отпор. Президент должен быть президентом, а не диктатором. Это не по-американски. Но, по крайней мере, он все делал в открытую. Это им и нравилось в Гарри Трумэне: никакого притворства. Он знал, чего добивается, и не боялся сказать об этом. Компания за дедушкиным столом не доверяла новому демократическому лидеру, Эдлаю Стивенсону. Его они считали каким-то мягкотелым. У Эйзенхауэра в их глазах была презумпция невиновности; в конце концов, он был героем войны. Мой отец, который в этих разговорах участвовал мало, Айку доверял, ведь тот сумел выиграть в переговорах конкурирующих друг с другом западных союзников, где столкнулись и их национальные интересы, и амбиции таких крупных политических деятелей, как Франклин Рузвельт, Уинстон Черчилль, Шарль де Голль, фельдмаршал Монтгомери, генерал Паттон. Папа считал Эйзенхауэра человеком основательным, настоящим лидером. Но у Финнеганов политика Айка вызывала возражения.

Я чувствовал, что меня со страшной силой тянет на кухню к дедушкиной компании. Постоянно находиться там мне пока не полагалось, мол, мал еще, но время от времени я устраивался неподалеку и слушал, против этого спорщики не возражали. Даже когда речь заходила о местной политике – о событиях в Скрантоне и в округе Лакаванна – и разгорались бурные споры, меня никогда не прогоняли. В одно из таких воскресений, помню, они обсуждали местного политика по имени Патрик, ловкого ирландского дельца, действовавшего в интересах общины, рабочих, соседей и собственной семьи (последней в особенности!). Полагаю, лоббистские решения Патрика, даже тогда, когда он был у власти, часто оказывались в центре внимания местных газет. Те, кто помоложе, считали, что Патрику пора уйти на покой, а демократам в Скрантоне – начать учитывать веяния времени. Но мой дед, как я заметил, Патрика защищал, как бы ни ругали его собравшиеся. Однако в какой-то момент дедушка перестал выступать в его защиту и сделал то, чего никогда раньше не позволял себе на этих воскресных диспутах: он повернулся ко мне и сказал:

– Джо, ты хотел бы знать, почему твоему дедушке нравится Патрик.

– Нет-нет, дедушка. Нет.

– А тебе, мой дорогой, нравится Скрантон, правда?

Какого ответа он ждал от меня? За столом дедушки Финнегана не соврешь. Уильям Скрантон казался мне воплощением честного гражданина. Он был из тех людей, которых уважал мой отец. Его предки основали наш город. На войне он, как и мой дядя-герой, служил летчиком. Скрантон получил хорошее образование и занимался общественной деятельностью.

– Ну да. Да, дедушка. Он мне нравится.