Сдвиг

БК не сомневается, что челюсть у него не отвисла лишь потому, что рот перетянут лентой. Он смотрит на экран, но на нем только белые буквы заставки на черном фоне, а тем временем невидимый размеренный голос лучшего диктора страны продолжает:

— Только что получены новые сообщения. Они подтверждают уже известные факты. В президента Кеннеди стреляли, когда его кортеж проезжал через Даллас. Миссис Кеннеди с криком «Нет!» бросилась к мистеру Кеннеди. Кортеж промчался дальше. По сообщению информационного агентства Юнайтед Пресс, раны, полученные президентом Кеннеди, могут оказаться смертельными. Повторяем экстренное сообщение Си-би-эс. В Далласе, штат Техас, в президента Кеннеди стрелял убийца. Оставайтесь с нами и узнавайте новости по Си-би-эс.

На заднем фоне слышится чей-то голос: «Коннэлли тоже!» — а потом на экране появляется ложка, которая раскачивается как маятник. Стук сердца, бьющегося с размеренностью метронома, или, наоборот, метронома, бьющегося с размеренностью сердца. «Настоящий кофе, который варится моментально!»

Реклама «Нескафе». БК хмыкает. Наверное, старик пил как раз его. Реклама вечерней серии «Шоссе-66». БК смотрит на лицо Джорджа Махариса, играющего в сериале роль База, и как ветер треплет его черные волосы, когда он садится за руль знаменитого красного двухместного «шевроле-корвет». Почему-то он вспоминает, как ему рассказывали, что машина, на которой разъезжают Баз с Тодом, на самом деле светло-голубая. Вроде бы в черно-белом фильме она смотрится лучше, чем действительно красная. Еще одно подтверждение — если кто-то в нем еще нуждается, — что вещи далеко не всегда такие, какими кажутся.

БК снова принимается за работу по освобождению, сильно сомневаясь, что вечером покажут очередную серию «Шоссе-66».

Москва, СССР

24 ноября 1963 года

Квартира на берегу Москвы-реки с видом как на открытках, даже если дует холодный пронизывающий ветер, пахнущий тухлой рыбой. Четыре комнаты, каждая размером с бассейн. Высокие потолки, украшенные золотой резьбой стены, инкрустированные полы, больше похожие на вышивку, чем на мозаику из дуба, сандалового дерева и перламутра. При царе в таких квартирах жили аристократы или крупные чиновники, сейчас — партийные функционеры или ценные перебежчики.

— У Каспара в Минске квартира была в два раза меньше, уж поверь, — говорит Ивелич, показывая Мельхиору квартиру. — И она намного лучше моего дома.

— Я не перебежчик, — хмурится Мельхиор. — И Каспар тоже.

— Да-да, расскажи об этом своему соседу Киму Филби.

Но сейчас Мельхиора больше беспокоит не его новый дом, а спящий человек, прикованный к больничной кровати, которая для надежности стоит в большой клетке из стальных прутьев. Он не просыпается уже двое суток.

— Почему он не просыпается?

— Я не понимаю, — отвечает Келлер, листая записи и нервно перекладывая инструменты с места на место. — Я дал ему прелудин, эпинефрин и метамфетамин. Я даже вколол ему кокаин, причем в количествах, от которых сердечный приступ случился бы и у слона. А у пациента пульс всего десять ударов в минуту! Вы уверены, что не переусердствовали с успокоительным?

— Говорю же, что вообще ничего ему не давал! Он отключился в машине, когда мы ехали к самолету. И с тех пор не просыпался.

— Мельхиор. — В дверях гостиной появляется Ивелич. — Тебе это надо видеть самому.

— Я не выпущу тебя из этой клетки, пока не поймешь, в чем дело, доктор, — говорит Мельхиор, переходя в другую комнату. — Или ты его разбудишь, или сам умрешь вместе с ним!

В гостиной стоит только большой телевизор, над которым висит огромная хрустальная люстра, похожая на шапку ледника, пробившего потолок. На ее фоне телевизор выглядит не современным техническим устройством, а ящиком Пандоры. Даже голоса из динамиков, звучащие за шесть тысяч миль, кажутся какими-то потусторонними, будто вопли призраков, пытающихся вырваться из ада. Маленький экран показывает кирпичное помещение с низким потолком, забитое людьми. Вспышки фотоаппаратов, взволнованные голоса, атмосфера нервного ожидания — напряжение столь велико, что его, кажется, можно потрогать рукой.

Диктор продолжает говорить, но Мельхиора интересует лишь то, что на экране. Гул голосов становится громче, вспышки камер не прекращаются, а из тени появляется Каспар. Руки в наручниках спереди, волосы спутаны, на лбу синяки, губа разбита. Он идет очень медленно, будто не в себе. За правый локоть его держит мужчина в белом, за левый — в черном. Они похожи на ангелов-великанов, нависших над душой маленького мальчишки.

— Это полицейский участок, — говорит Ивелич. — Какого черта…

— Смотри! — Мельхиор указывает пальцем в правый угол экрана, где происходит какое-то движение. Шум перекрывает голос репортера:

— Вы можете сказать что-нибудь в свое оправдание?

Звучит выстрел. Поднимается крик, но громче всего слышны стоны Каспара. Сопровождающие пытаются его поддержать, но он падает.

— Его застрелили! — восклицает диктор. — Его застрелили!

— Я же говорил, — замечает Мельхиор, выходя из комнаты, — что нам не надо волноваться по его поводу[49].