Се, творю

– Да я понимаю, что я сейчас для вас сам, как шизофреник, – просто ответил Журанков. – Я стараюсь короче. Я скоро закончу. Я предположил, что во всех пространствах Калаби – Яу постоянно происходят осцилляции так называемых склеек Эверетта – Лебедева. Самое вероятное тому объяснение – то, что постоянное декогерирование миров при ветвлениях вызывает напоследок столь же постоянные интерференционные всплески. Можно в качестве очень далекой, очень грубой аналогии представить, скажем, как раскалывается скала. Именно когда уже побежала трещина, обе части, которые вот-вот уже станут двумя самостоятельными каменными глыбами, в последний раз вздрагивают в унисон. Как нечто целое. Но дело в том, что тут это происходит постоянно. Более того, речь идет об очень коротких промежутках времени и очень малых размерах. По имени физика Планка они называются планковскими – планковское время, планковская длина… Попробуйте только представить: в секунду, в каждую одну секунду колебания происходят… нет такого слова. Количество осцилляций в одну секунду измеряется числом с сорока тремя нулями. Миллиард, чтоб вы помнили – это девять нулей.

– Мы помним, – проворчал Алдошин.

Журанков смутился.

– Да, конечно, – покаянно кивнул он. – Я увлекся, простите. Хочется попонятнее…

– У вас это на редкость хорошо получается, – вежливо произнес Наиль.

Журанков на миг задумался, потом сказал:

– По-моему, вы пошутили. Значит, что-то я сказал не так…

– Уж договаривайте.

– Собственно, этим все сказано. Не спрашивайте, откуда мне пришла эта мысль. Сам не знаю. Хотя, может быть, мне просто эмоционально очень близка идея нерушимого единства, постоянного перемешивания, синтетического богатства всего на свете. Может, эта идея – просто мой личный выход из одиночества… Но получается, что в каждую планковскую секунду каждый кусочек пространства с размерностью одной планковской длины, а следовательно, все, что с этим кусочком связано, например, та или иная струна, как бы перелетает из мира в мир. Ну, не совсем перелетает, скорее – поворачивается другим, более заметным и жирным, так сказать, боком… Ладно, это уже частности, это не сейчас… А планковская длина – это десять в минус тридцать пятой. То есть число этих кусочков в каждом миллиметре измеряется числом с тридцатью двумя нулями. А если брать по кубу…

– А миллиард, чтоб мы помнили – это девять нулей, – сказал Алдошин с добродушной улыбкой. Он сидел, как дома перед телевизором – нога на ногу, руки вальяжно сцеплены за головой.

– Именно, – быстро обернулся к нему Журанков и снова уставился на владыку. Тот давно одеревенел в вежливо-внимательной позе: локти на столе, подбородок на сплетенных пальцах, неподвижный взгляд – сквозь Журанкова. Оглушительно лязгали часы в углу.

– Продолжайте, Константин Михайлович, – сказал Наиль. – И не бойтесь нас утомить.

– Вы забыли добавить: потому что уже это сделали, – улыбнулся Журанков.

В чувстве самоиронии ему не откажешь, подумал Наиль. Психам оно не свойственно. Может, он все-таки нормальный?

Но тогда, стало быть, во всем, что он говорит, есть какой-то смысл?

Знать бы только – какой.

Был старый анекдот про остановившиеся часы: дважды в сутки они показывают абсолютно точное время, только вот никто не знает, когда…

– Каждый путь нужно пройти до конца, – сказал Наиль. – Продолжайте.

– Воля ваша, – ответил Журанков. – Должен еще раз оговорить: мне неизвестно, так оно все или не так. Мне неизвестно, и никому в мире не известно, лежат струны на самом деле в основе сущего, или нет. Никому не известно, есть ли на самом деле в каждой точке трехмерного пространства многообразие Калаби – Яу, или нет. Единственно, почему имеет смысл говорить об этих моих упражнениях – так только потому, что сделанное мною допущение каким-то волшебным образом в чисто математическом аспекте сняло очень многие противоречия между разными струнными концепциями. Стало быть, возможно, оно является неким значимым шагом к построению вожделенной теории, которая должна эти концепции объединить и продвинуть нас на новый уровень понимания структуры мироздания. И в этом смысле – и только в этом – мое предположение оказывается подтвержденным. Кроме того, оно позволяет вполне по-новому и довольно плодотворно посмотреть на проблему темной материи и темной энергии… Вокруг каждого крупного объекта возникает ореол из тонкодисперсного вещества, постоянно выщербляемого осцилляциями из одних миров в другие, – он состоит из частиц, каждая из которых пребывает в нашем мире одну планковскую секунду, поэтому не успевает ни на что воздействовать, ни с чем прореагировать, и лишь всей своей суммарной массой сказывается на гравитации, а поэтому… Ладно, об этом не сейчас.

Он вздохнул. Ему очень хотелось рассказать еще и о темной энергии, потому что с учетом его предположения ее расталкивающее галактики воздействие можно было интерпретировать как косвенное подтверждение наличия среди ветвей мира многочисленных вариантов из антивещества. Это было страшно интересно. Но не для тех, кто его сейчас слушал, – он это прекрасно понимал.