Сеансы одновременного чтения

— Книги как губки. На первый взгляд они невелики по размеру, пористы, их ткань обладает способностью впитывать бесконечное количество судеб, даже поглощать целые народы. Чем другим являются книги об исчезнувших цивилизациях, как не губками, сконцентрировавшими в себе целые эпохи? До самой последней живой капли, до того момента, пока и сами они не начали сохнуть, окаменевать… — постукивала Наталия Димитриевич указательным пальцем по переплету какого-нибудь толстого труда по истории, и он издавал звук, подобный тому, каким отзывается камень.

Действительно, вспомнила Елена, пространства некоторых книг выглядят, как окаменевшие. Напоминают проклятые, покинутые города, в которых все осталось на своих местах, где можно находиться целыми днями, но не услышать ни одного звука, кроме собственного дыхания. Были книги, содержавшие только прошлое, настолько давнее прошлое, что все образы сохранялись лишь благодаря привидениям. Были книги, в которых звучал шелест человеческой речи, музыка, смех, при приближении оказавшиеся эхом столетней давности. Или же книги, которые посещали только посвященные, стремившиеся по остаткам восстановить внешний вид какого-нибудь здания или вытащить из забвения, бывшего тяжелее самой тяжелой тяжести, какую-нибудь достойную известности мысль. Кроме того, существовала реальность, похожая на такие книги, только в отличие от книг ее нельзя было захлопнуть и отложить в сторону.

12

Первые признаки болезни госпожи Наталии стали появляться в начале лета. В тот день сирень уступила место розам, а старая дама начала сновать по квартире, словно ища что-то особенное. Она осматривала комнату за комнатой, поднималась по лесенкам в библиотеке, сгибалась в три погибели, чтобы заглянуть под кровать и канапе, приподнимала ковры и скатерти, открывала шкафы, выдвигала ящики комодов, выворачивала карманы и вытряхивала содержимое коробок для шитья, перебирала украшения и старые письма, всматривалась в углы, вздыхала и заламывала руки. Елена взволнованно следовала за хозяйкой, ей еще не доводилось видеть ее такой, и она не знала, что сказать. Это продолжалось до того момента, пока Наталия Димитриевич ни рухнула в плетеное кресло, беспомощно простонав:

— Не хватает одного воспоминания!

— Жалко, конечно… — невпопад отозвалась девушка.

Однако госпожа Наталия оставалась безутешной.

Она непрерывно и монотонно причитала:

— Не хватает одного воспоминания… Не хватает одного воспоминания о моем отце… Как я могла, господи, как я могла его куда-то засунуть… Почему я оказалась такой невнимательной, почему я не могу вспомнить, как называлась книга, которую он читал перед тем, как исчезнуть… Никак не могу вспомнить, если бы я только знала, что было написано на обложке… Недавно на праздник, я как раз собиралась рассказать вам об этом, да как-то не получилось… Все эти десятки лет я знала, а теперь…

С потерей она смирилась, по крайней мере внешне, лишь спустя несколько дней, но вся эта история осталась именно тем, чем она и была, — предвестницей болезни, которая, как становилось очевидно, продолжала развиваться. К концу того месяца старая дама, черту за чертой, забыла лицо своей матери. Фотографии не помогали.

— Это всего лишь картинка, моя мать была красивее, гораздо красивее… — отворачивалась она от десятка альбомов, которые компаньонка разложила на обеденном столе.

Вскоре после этого исчезли воспоминания о почти девяти связанных друг с другом годах. Точнее, о периоде с февраля 1981-го до декабря 1989 года. Госпоже Наталии Димитриевич не удавалось вытащить из этой многолетней пропасти ни одного, пусть даже туманного дня. Пропало все, пропало так, словно ничего и не было, напрасно Елена с точностью часовщика перечисляла события, о которых Наталия еще недавно рассказывала ей во всех подробностях:

— Семнадцатого апреля тысяча девятьсот восемьдесят четвертого, в пять часов вечера, как вы мне говорили, вас навестил профессор Добривой Тиосавлевич, в то время еще только доцент философского факультета, ваш бывший ученик чтения… Вы по этому случаю приготовили чай и бисквиты с лимонной цедрой, от рюмочки вишневой наливки господин Тиосавлевич отказался… По вашим словам, вы разговаривали о книгах, которые были изъяты у вас после войны, он попросил, чтобы вы точно сообщили ему, какие именно, каждое название, особенно его заинтересовали тридцать экземпляров одной из них, а именно «Мое наследие», автор Анастас С. Браница… Профессор время от времени тер глаза и повторял: «Занятно! А вы уверены?! Я все самым внимательным образом прочитал, эта часть мне неизвестна! Нельзя ли мне еще ненадолго оставить у себя тот экземпляр, который вы дали мне на время, ведь, если я не ошибаюсь, у вас остались еще два?» И с вашего разрешения он выкурил трубку табака с запахом ванили…

— Возможно, Елена. Возможно. Не сомневаюсь, что именно так все и было. Но не надо подсовывать мне ваши воспоминания вместо моих, — тут старая дама обиженно отмахнулась от нее и больше не сказала ни слова.