Сеансы одновременного чтения

Заняв на верху лестницы самое устойчивое и самое удобное из возможных положений, Адам, у которого не было с собой метра, принялся ладонью измерять и размечать имеющееся пустое пространство, чтобы поместить в нем четыре слова. Следы от исправления предыдущих надписей можно было заметить и снизу, а уж вблизи распознать их было совсем легко. Получалось, что фронтон представлял собой своего рода архитектурный палимпсест, место, где на предыдущий текст неоднократно наносился новый. Разбирая букву за буквой по остаткам штукатурки, красок, выпуклостей и углублений, юноша установил по крайней мере четыре возможных прежних вмешательства. Первая, самая старая, явно выделяющаяся латинская надпись «Villa Nathalie»[5] была сделана рельефно, она не менее чем на три пальца выступала над стеной фронтона. Вторая, барельефная, более низкая, была выполнена кириллицей, и из всех ее слов можно было разобрать только одно, которое звучало как «…наследие». И если бы юноша не вспомнил посвящения на первой странице книги, ему бы стоило большого труда разгадать ее смысл, потому что тот, кто делал третье изменение, последовательно, иногда до самого кирпича, сбил предыдущую надпись, потом заполнил выбоины новой штукатуркой, а потом обычной масляной краской нанес новую надпись — «1945». Относительно четвертого слоя трудно было с уверенностью сказать, явился ли он очередным результатом еще одной перемены ненадежной человеческой природы или же был просто плодом действия времени, сменявших друг друга и всё смывающих дождей, вонзавшихся в стену палящих лучей солнца, влаги, жары, укусов морозных ветров, но только слой этот не был помечен совершенно ничем.

Аккуратно устранив остатки предыдущих надписей, юноша выбрал тип лапидарных квадратных заглавных букв и, выудив из памяти знания по римской эпиграфике и разметив место для латинских слов и интервалов между ними, написал в две строки:

 VERBA VOLANT,
SCRIPTA MANENT.[6]

Получилось хорошо. Достойно. Scriptura monumentalis[7]. На часах в верхней части треугольного фронтона цифр не было, но, судя по все еще яркому свету, можно было предположить, что сейчас около трех часов. Выполнив требование загадочных заказчиков, юноша был теперь свободен и решил снова прогуляться по имению. С террасы ему было видно, что на том месте, откуда он убрал вьющийся куст поздних роз, копается в земле какой-то человек. Адам Лозанич направился прямо к нему. Как только глаза их встретились, он пожалел об этом. Согбенный мужчина лет семидесяти, неброско одетый, с каким-то значком на лацкане, худой, как схимник, свинцово-бледный и коротко, по-военному, подстриженный, хлопотал вокруг нового, точно такого же, как раньше, куста. Видимо, этот Покимица, тоже один из читателей книги, имел задание ухаживать за садом, подумал юноша, намеревавшийся оправдаться за свой утренний поступок. Однако короткий взгляд, которым удостоил его мужчина, был таким, что он даже не попытался что-нибудь произнести. Точнее говоря, Покимица медленно выпрямился, вытирая ладони о штанины, небрежно плюнул в сторону и презрительно взглянул на него. Затем отвернулся, снова встал на колени и продолжил заниматься кустом поздних роз, всем своим видом показывая, что не замечает, что перед ним кто-то стоит. Адам, пристыженный, удалился.

Он не понимал, куда идет. Из французского парка снова забрел в густые заросли. Чтобы отвлечься от неприятной встречи с садовником, принялся приглядываться к разным мелочам, которыми повсюду изобилует природа и которых обычно люди, занятые своими сверхважными делами, не замечают. Так, в ветвях он обнаружил космически безукоризненное переплетение паутины и ее кривоногого хозяина, который ловко сновал вокруг только что плененной мушки. Увидел молодую гусеницу, которая продвигалась по коре конского каштана, оставляя за собой слизистые нити недавних мук сотворения. Перешагнул через колонну черных лесных муравьев, занятую перетаскиванием семян и мертвой медведки. Вздрогнул от крика павлина, неожиданно оказавшегося на его пути. Птица, похоже, и не собиралась от него прятаться, вытянув шею, она распустила крылья с ослепительно жаркими перьями. Поэтому ему пришлось сойти с тропинки, и лица его тотчас коснулись нити повилики. Он чуть не споткнулся о холмик над кротовьей норой, а шорох его шагов спугнул сидевшую на яйцах куропатку и белку с соседнего дерева. Птица вспорхнула, а зверек, недоверчиво глянув на него, удрал в густые заросли шиповника, полного, к его удивлению, все еще зрелых плодов.